Девятьсот бабушек (сборник)
Шрифт:
Они карабкались по замшелым камням, между которыми пробивалась тигровая трава. Камни казались ненадежной опорой для ног, и за них трудно было ухватиться. Склон был крутой, а камни увесистые. Они добрались до красивого уступа точно к восходу солнца. Там и передохнули.
— Ты меня не любишь, папа Гарамаск, — прогудел Чаво. — Но я постараюсь тебе понравиться. Мы, оганта, обожаем, когда нас любят. Мы готовы на все, лишь бы понравиться.
— Тебе это не грозит. Когда мы увидим Сайнека?
— Мы будем встречать много сайнеков, начиная с этого места
— Ты говоришь так, будто опасна только одна особь этого вида. А ведь было убито не менее десяти сайнеков.
— Всегда есть только один Сайнек, папа Гарамаск. А вот тот ли это зверь, что был убит накануне, воскрес и возвратился на гору, или это наследник убитого, мы не знаем. Но сайнеков всегда много, а Сайнек только один. Сейчас мы должны вооружиться, прежде чем идти дальше.
Чаво вытряхнул свой рюкзак. На горной охоте не разрешалось стрелковое оружие, включая даже лук, пращу и арбалет. У зверей их не было, поэтому и охотники не должны ими пользоваться. Это усложняло охоту. Выслеживание и убийство происходило только через прямое противоборство и схватку лицом к лицу.
Гарамаск закрепил на тыльной стороне руки длинные когти, затянув ремешки на запястьях и вокруг кистей. Он гордился своим сокрушительным захватом, мускулистыми руками и предплечьями. Но сможет ли он наносить удары льву такие же мощные, как и сам лев? Он закрепил на локтях, на коленях, на пятках и на носках остро заточенные, необычно изогнутые кинжалы с двойными лезвиями. Потом подвязал доспехи, защищающие горло и пах. На зубы насадил обсадные клыки. На голову надел колпак с длинным и острым шипом.
Чаво проделал то же самое. Если зверье Паравата имело когти и клыки (хотя не все из них именно такие же), то и охотники могли использовать их тоже.
— В таком виде взбираться на гору будет труднее, — проворчал Гарамаск.
— Намного труднее, папа Гарамаск. И сам склон станет гораздо круче. Некоторые охотники снимают шипы и когти и цепляют на пояс, чтобы они находились под рукой. При внезапном нападении Сайнека, Риксино или Шасоуса эти охотники погибают. Другие охотники взбираются на гору в полном облачении, срываются с обрыва и разбиваются насмерть.
— И какой вариант лучше, проводник?
— Тот, при котором ты умрешь быстрее, папа Гарамаск, так что выбирай. Тебе же будет лучше.
— Вообще-то я не намерен умирать на горе.
— Тогда поворачиваем назад, папа Гарамаск? Двенадцать чужеземцев ходили на горную охоту. И все погибли. Ни один не дошел до конца.
— Один человек Эллин почти дошел до конца. Но его убили. Я ходил с ним и в горы, и на охоту, так что я не хуже его. И тоже намерен пройти весь путь, только я не допущу, чтобы меня убили.
Они решительно стали карабкаться дальше: Гарамаск — молча, Чаво — рокоча и квакая, на что Гарамаск старался не обращать внимания. Оганта взбирался в полном облачении: с накладными когтями и кинжалами, с надетыми клыками и в доспехах. Значит, это
С одного из неровных выступов перед ними открылся головокружительный вид далекого Дэйнджин-сити. Благородные рогха были строителями, по крайней мере, не хуже людей. Теперь в городах их почти не осталось, и неуклюжие оганта устроили там свои берлоги. Потом неровный выступ стал еще более неровным, и Гарамаск уже не мог оглядываться на город.
Охотники поели войлочный лишайник и стручки тигровой травы. Пожевали зеленые орехи койлл, чтобы смочить рот. Они взбирались все выше и тратили все больше сил. Потом Гарамаск почувствовал слабый запах и заметил следы призрачных животных, знание о которых всплыло из глубин памяти.
— Ага, вот вы где живете, — выдохнул он. — И вы вовсе не выдумка. Животное, которое не животное, я знаю, кто ты на самом деле. — Из-за больших клыков, насаженных на зубы, Гарамаск пускал слюну, выкрикивая слова. — Древние греки называли тебя всезверем и изображали коллаж из разных частей других животных. Люди считали тебя либо азиатским львом, либо леопардом, либо тигром, либо барсом, либо американской пумой. Но ты всегда был самим собой, о легендарный зверь.
— С кем ты разговариваешь, папа Гарамаск? — спросил Чаво с тревогой в голосе. — С дедушкой Сайнека?
— С прапрадедушкой Сайнека, болван!.. В дождливых тропических лесах беднякам говорили, что тебя зовут ягуар, но бедняки знали правду. На старом юге Объединенных Государств говорили, что твое имя — пума или пантера, но несчастные бедняки всегда знали твою настоящую породу. Зверь-призрак, я иду за тобой!
— Папа Гарамаск, просто брось камень в кусты, и он убежит. Это всего лишь один из сайнеков, это не сам Сайнек. Он редко охотится так низко и так рано. И не разговаривай с дедушкой Сайнека, не то он явится во сне, перегрызет горло, и ты умрешь.
— Черт побери, болван, это сам Сайнек! Сегодня он охотится низко и рано. Прародитель всех животных, я буду сражаться с тобой! Сюда, ягуар!
И Гарамаск бросился вверх по скользкой от лишайника скале в высокие заросли тигровой травы и кустарника койлл, чтобы сразиться со зверем, который существовал только в легендах или как ошибочный термин. На Паравате он носил имя Сайнек.
Это был длинный черный самец. Не сайнек, который ускакал бы прочь, а Сайнек собственной персоной, и Гарамаск осознал, почему мог существовать только один Сайнек. Призрак вселялся в этого зверя целиком, и от него не оставалось ни кусочка ни для кого другого.