Девятьсот бабушек (сборник)
Шрифт:
— Люди добрые, а дальше произойдет вот что, — гнул свою линию Эпиктистес. — Да, вы ничего не помните и ничему не верите. А когда покинете эту комнату, из вашей памяти выветрится даже это смешное название. У вас в голове будет только одно — склонная к мистификациям машина сыграла с вами веселую шутку. Катастрофы, — а я склонен думать, их было несколько, — забудутся напрочь. Помни их человечество, оно бы не выдержало и целиком отошло б в лучший мир. И все же такой город был. Очень большой город действительно назывался Чикаго. Это от него осталась дыра в венгерском энциклопедическом словаре. А в малом Ля-Руссе статья об индейцах Чибча была втиснута на место Чикаго. У города был собственный джазовый стиль, выработанный еще в двадцатые годы, — так называемый чикагский хот-джаз. Так вот,
34
«Loop» (петля) — центральный, один из семидесяти семи, муниципальный район Чикаго, где расположены здания городского управления, театры и магазины. (Прим. пер.)
35
Команда Chicago Cubs («Чикагские щенки») вошла Национальную Ассоциацию Бейсбола США в 1871 году и стояла у истоков Национальной лиги. Играет в своем родном городе дольше, чем любая другая в американском профессиональном спорте. (Прим. пер.)
— «Петля», «узел», «щенки», — рассмеялась Валерия. — Курьезные слова, такие же, как «Чикаго». И как только ты их выдумал?!
— В Чикаго процветала одна компания, — как будто не слыша ее, продолжал Эпикт, — она выпускала всевозможные жевательные резинки. И скудному народному воображению город представлялся столицей всего жвачного мира. Мне удалось восстановить имя ее хозяина — что-то вроде «Виггли» [36] . Эхо мрачной катастрофы каким-то образом донеслось до детей, они это связали с представлением о жвачной столице и у них получился кровавый Крошка-Вилли, любитель каннибальских жвачек.
36
В 1893 году Уильям Ригли /William Wrigley/ стал производить в Чикаго свою классическую жевательную резинку — фруктовую / Juicy Fruit/, мятную /Spearmint/ и двойную мятную /Double Mint/. Эти три вида больше ста лет пользовались большим успехом. И продолжают радовать любителей жвачки по сей день. (Прим. пер.)
— Ты, Эпикт, превзошел самого себя, — сказал Шиплеп. — Никто в мире не выдумал бы ничего более фантастического!
— Добрые господа, — продолжал Эпикт, — в эту минуту для вас как бы опускается занавес. Вы опять перестаете помнить — даже мою великолепную шутку, даже смешное название города. И что более важно, я тоже это забуду.
Все, все забыто. Конец. Вы смотрите на длинную, пустую ленту, и не верите своим глазам. Должно быть, я ненадолго отключился. Никогда в жизни не выдавал я пустой ленты. Смирнов, я нутром чувствую, этот эксперимент не удался. Задай мне другую задачу. Я не часто терплю фиаско.
— На сегодня хватит, Эпиктистес. Нам всем почему-то захотелось спать. Да, решенье не найдено. Не помню, какая была задача? Но это неважно. Неудачи легко забываются. У нас столько дел, найдется над чем ломать голову.
С сонным видом, волоча ноги, все отправились заниматься своими делами. Кибермашина Смирнова на чем-то споткнулась, думали они. Но все равно это отличное устройство. В следующий раз она обязательно все решит.
В коридоре Смирнов споткнулся о старый телепантограф-деформатор. Вот уже двадцать лет он спотыкается о него, как будто не видит этой штуковины.
Машина вытаращилась на Смирнова девятью рядами глаз и с готовностью улыбнулась. Опять
— Чертова груда жести! — буркнул Смирнов и пошел дальше, потирая ушибленную голень. — У меня смутное ощущение, будто я знаю, откуда здесь эта железка и зачем она нужна…
Перевод с английского Марины Литвиновой
ЧУЖИМИ ГЛАЗАМИ
— Что-то меня не радует встреча очередного Великого Дня, — сказал Григорий Смирнов. — Все как всегда: душное утро, дождь после полудня, унылый вечер. Помнишь, как было с рекапитулирующим коррелятором?
— Более известном как машина времени. Но, Григорий, это был наш большой успех. Все три экземпляра постоянно в работе, еще один построят в ближайшее десятилетие. Их трудно переоценить.
— Да, но от этого успеха мало радости. Он, можно сказать, отравил мне всю жизнь. Помнишь первое испытание машины — рекапитуляцию битвы при Гастингсе?
— Как такое забыть? Три скучнейших года мы убили на поиски этой битвы, а она оказалась мелкой стычкой, произошедшей на пяти акрах какого-то дурацкого поля, и длилась она меньше двадцати минут. Откуда нам было знать, что даже в такую относительно недавнюю историю может вкрасться ошибка размером в четыре года? Пришлось просканировать уйму унылых дней и уйму грязных полей, прежде чем мы воссоздали эту, с позволения сказать, битву.
— А как мы собирали остроты Вольтера из первых уст?
— Да, та еще потеха! Что может нового узнать о тошноте тот, кого и так тошнит? Этот Вольтер — просто извращенная старуха!
— А Нелл Гвин? [37]
— Малоприятная бабенка. Король явно страдал дурновкусием.
— А коронование Карла Великого?
— Коронование ревматизма! Хочешь согреться — носи с собой в корзинке горячие угли. Это было самое холодное Рождество в моей жизни. Всех остальных согревала медовуха. Мы были единственные, кто не мог ни дотронуться до нее, ни отведать.
— А когда мы углубились дальше в прошлое и услышали речи божественной Сафо?
— Да, она как раз собралась кастрировать любимого кота. Битых три дня только об этом и говорила! Какое счастье, что не все слова великой поэтессы дошли до нас из глубины веков!
37
Английская актриса, фаворитка короля Англии Карла II. (Прим. ред.)
— А как тебе великий Пифагор за работой?
— Чуть ли не целую неделю решал элементарную задачку по геометрии. Помню, кто-то порывался передать ему через временной барьер логарифмическую линейку и объяснить, как она работает.
— А как мы подслушивали воркование великих любовников Тристана и Изольды?
— Тристан целый день терзал треклятую арфу, пытаясь настроить ее в тон дудочке-свистульке. А Изольда беспрерывно канючила про медвежий жир, которым ей, видите ли, нужно намазывать волосы, вот только взять его негде. Да и сама она, если помнишь, была настоящим бочонком, правда, весьма миловидным. Пожалуй, самым миловидным из всех, что мы видели на протяжении нескольких веков в обоих направлениях. Вряд ли кто-то смог бы обхватить ее за талию, но я могу представить, сколько удовольствия доставила бы такая попытка жителю той страны и той эпохи.
— Мм… И пахла она, как плюшка с корицей. А помнишь Ланцелота?
— Бедняга мучился радикулитом, из-за чего совершенно не мог ездить верхом. Добавь сюда вывихнутый локоть и старое ранение в пах… в общем, штанов за «круглым столом» он протер больше любого другого известного мне героя. Будь у меня такой охранник — дорогостоящий, и к тому же мало на что годный — я бы нашел способ разорвать с ним контракт. Держать в команде такого молодца только затем, чтобы читать газетные вырезки о его геройствах десятилетней давности? Не вижу смысла. Любой из деревенских мог стащить его с клячи и вывалять в грязи.