Девятый дом
Шрифт:
– А это, интересно, что? – спросил сам себя Монг и направился к инструменту, напоминающему рояль. Рояль он напоминал только лишь сбоку: открытая крышка, педали. Но подойдя с лицевой стороны инструмента, Монг увидел клавиатуру, доходящую до конца зала и уходящую сквозь серую дымку куда-то в неизвестность. За роялем сидела женщина лет шестидесяти, весьма пышных форм, а короткая стрижка придавала ей законченную шарообразную форму. Женщина пыталась усмирить клавиши, которые хаотично утопали вниз без ее участия и издавали режущие слух звуки, особенно на высоких регистрах. Но больше всего ее раздражало то, что
– Могли бы за рояль посадить кого-нибудь повыше и постройнее, – еле слышно ворчала женщина. Ей, очевидно, было тяжело справляться со своими обязанностями. Но, несмотря на это, она ежеминутно вскакивала со стула и убегала за серую дымку, чтобы уделить внимание и сокрытым от ее постоянного внимания клавишам тоже.
А в левом дальнем углу зала плакала маленькая девочка. На вид ей было не больше десяти лет. Левой рукой она держала виолончель, а правой перебирала подол платья, который был мокрый от слез настолько, что замочил белые колготки с сиреневыми бегемотиками. Девочка не всхлипывала, не плакала навзрыд, а просто задумчиво смотрела перед собой. Когда из ее глаз время от времени скатывались слезинки, она привычным движением вытирала их подолом платья.
«Кто же додумался дать такой малышке эту громадину?» – вознегодовал в душе Монг. У девочки были светлые волосы, вьющиеся крупными кудряшками, и смешной вздернутый носик, который придавал ей наивный, еще более детский вид. И тут девочка заметила Монга, переведя на него свои большие голубые глаза, которые от слез, стоявших в них, казались еще больше.
– Почему ты плачешь? – Монг осмелился и подошел к девочке.
– Все бесполезно, – сказала девочка, всхлипывая, и из ее правого глаза выкатилась огромная слеза, которая уже набежала и ждала во внутреннем уголке, когда нахлынут новые собратья и столкнут ее вниз.
– Я их натягиваю, натягиваю, а они рвутся. Я натягиваю новые, а они опять рвутся. Я вроде все делаю правильно, каждую на свое место. У меня, между прочим, идеальный слух, настраиваю без тюнера. Но как тут настроишь, если они рвутся? Поначалу думала, может, перетянула. Проверила – нет. Но не проходит и секунды, какая-нибудь из четырех рвется. Потом другая, и так все.
Тут Монг заметил, что действительно все струны на инструменте порваны. Причем не просто порваны, а растерзаны, как будто голодные львы рвали их своими клыками, как добытую в кровавой схватке пищу.
– А ты давно здесь играешь? Что это вообще за место? – оживился Монг. Он понадеялся, что ребенок уж точно не будет говорить загадками, как тот человек.
Девочка вытерла подолом платья оставшиеся слезы и недоумевающе посмотрела Монгу в глаза. Посмотрела так пронзительно, что Монгу показалось, что она заглянула ему прямо в мысли. Но, видимо, поняв, что Монг не шутит, отвела взгляд и сказала:
– Давно ли? Здесь никто не следит за временем. В этом нет никакого смысла. Прошел час, день, год – не важно. Вот сколько времени прошло с того момента, как ты ко мне подошел?
– Ну, минуты две, наверно, – прикинул Монг.
Девочка засмеялась таким задорным детским смехом, что Монг невольно засмеялся
– Насмешил ты меня. Хотя я знаю, что ты новенький, про тебя нам уже рассказали, – подытожила она, взяв Монга за руку, и повела куда-то. Монг повиновался и пошел следом.
– Здесь музыкальный зал, – принялась объяснять она, – всех настройщиков ты уже видел, познакомишься с ними позже. У каждого свой инструмент. Если кому-то доверили инструмент, это навсегда. Настройщика меняют только в особых случаях, если, например, его переводят на более высокую должность. Как предыдущего настройщика арфы, например. Он очень добрый, отзывчивый, мы все его очень любим. Но дело есть дело, перевели. Самый главный у нас Гобс – это тот, кто тебя привел. Строгий, но справедливый. По всяким глупостям его лучше не беспокоить, он очень занятой. Это и немудрено, попробуй за всем уследить. Поэтому мы здесь, помогаем ему и сами в процессе учимся. Я думаю, ты уже успел заметить, что твоя арфа отличается от остальных инструментов.
– Я, по правде, вообще не разбираюсь в музыке, но как выглядит арфа, знаю. А эта штука вообще на нее не похожа. Как же на ней играть-то? – спросил Монг.
– Опять смешишь меня. Ты когда-нибудь слышал про эолову арфу? – спросила девочка.
– Нет, – ответил Монг.
– Эолову арфу придумал Эол, который жил давным-давно. На Земле это непопулярный инструмент, люди не понимают красоты звучания. Не понимают, может быть, потому, что играют не они. Эолова арфа – это единственный в своем роде инструмент, на котором играет ветер. Да, да, ветер. Арфа сконструирована таким образом, что потоки ветра, проходя через струны, заставляют их звучать. И каждый раз по-разному. Сегодня музыка грустная, завтра веселая, а потом арфа плачет навзрыд. У всех эоловых арф четное количество струн, а у твоей нечетное. Кто-то говорит, одна струна куда-то пропала, а другие говорят, что ее вовсе и не было никогда.
– А мне-то что с ней делать, если играет она сама? – изумился Монг.
– Настраивать. Ты теперь настройщик.
– Но я не умею. Ты меня научишь?
Девочка опять залилась таким искренним детским смехом, что Монг подумал, что действительно спросил какую-то глупость.
– Я не научу. Да и никто здесь не научит. Не потому, что не хотим, а потому что это твоя арфа. Понимаешь? – спросила девочка.
– Пока не очень. Как мне ее настраивать? Может, струны подтянуть или подкрутить что-то? – спросил Монг.
– Можешь попробовать. Я по арфам не специалист, не подскажу. Мне бы с виолончелью разобраться. А то видишь, что творится. Невозможно ни играть, ни слушать.
И девочка вернулась к своей огромной виолончели, во все стороны от которой торчали хвосты струн, извиваясь и всем своим видом выражая недовольство таким наплевательским отношением к музыке.
Монг подошел ближе к своей новой подопечной в деревянной раме, чем-то напоминающей садовую беседку. Струны, на удивление, тоже были деревянными. Одинаковые по длине, но разные по толщине. Всего их было девять.