Дэйви

Пэнгборн Эдгар

— Я непригоден, — сказал Дайон, — как раз вследствие того факта, что я правил в Нуине. Самодержец, может, над миллионом человек — нелепо, не так ли, ведь любой человек мог бы быть в таком положении? Если бы я попробовал здесь, я все время боялся бы старых привычек, возрастающих во мне. Дэйви, в тот день, восемь лет назад — когда ты и наша шалунья были, вроде как бы, вовлечены в правление — я думаю, прошло восемь лет, не так ли?..

— Первого мая 323 года, — сказала Ники и чуть засмеялась.

— Да. Почему в тот день, как вы думаете, я так энергично не отпускал вас после того, как шутовской праздник закончился? О, конечно, появилась Ники, в то время, как я не видел ее в течение двух лет и даже думал, что она уже умерла. Маленькая проказница всегда была моей любимой кузиной. Но здесь было что-то другое. Я уже начал сомневаться

в себе, хотя был регентом менее года…

Я вспомнил тот день. Я часто вспоминаю его; он запечатлелся как-то особенно ярко. Тогда нам с Ники было по двадцать. Мы жили в Олд-Сити в течение двух лет — уединенно, потому что Ники убежала от семьи и не могла выносить мысли, что ее могли узнать, понимая, что семья будет делать попытки вернуть ее обратно и что такая суета и волнение повлияли бы на работу, которой она отдалась душой и телом. Ее работа была подпольной, с еретиками, важной и опасной. Моя, для добывания денег — на мебельной фабрике: Сэм Лумис научил меня всему, что знал по столярству, когда мы бродили с комедиантами труппы Рамли; другая моя работа заключалась в том, чтобы учиться, читать запрещенные книги под руководством Ники и еретиков, которые приняли меня ради нее; чтобы расти с более широким пониманием мира, в котором мне придется жить. Она приняла на себя, моя милая, поднимающая тонус жена, бремя, которое замещавшей мне мать мадам Лоре из комедиантов пришлось перестать нести. Да, только в этот день, 29-го апреля, в канун шутовского праздника, делающего радостными двадцать четыре часа из суматошной жизни людей в Нуине, перед более спокойными удовольствиями Первомая, — в тот день мы с Ники были беззаботными. Повсюду в городе царила веселость, безрассудная восхитительная безотлагательность близкого вечера весны, когда небо загромождено высокими облаками с фиолетовым оттенком; там были уличные певцы, а цветочницы везде разносили за собой аромат сирени.

Мы сказали, что пойдем только на короткую прогулку и будем держаться в стороне от празднования и шутовства. Но, бродя по улице, остановившись у таверны, где пиво было, пожалуй, очень хорошее — о, вскоре мы начали спрашивать друг друга, что могло быть плохого, если бы мы просто пошли на несколько минут к дворцовой площади послушать пение и, может, взглянуть с безопасного места, когда будут избирать шутовских короля и королеву. И, все же, она потом рассказывала мне, у Ники все время было предчувствие, что мы собирались быть намного более легкомысленными, чем обещали. Вспоминаю, когда мы медленно продвигались в ту часть города, что Ники пыталась определить, как точно она могла направлять мое движение, подталкивая меня бедром (ни один из нас не пользовался руками или локтями), и в такой манере мы прибыли на дворцовую площадь — честно говоря, не пьяные, а просто счастливые.

По обычаю, которому, возможно, сотня лет, в определенное время, в канун шутовского праздника — никто точно не знает этого момента, но он наступает между заходом солнца и десятью часами — через дворцовую площадь проедет на белом коне парень в звенящем колпаке на голове, держа длинную плеть, увенчанную мягкой шелковой кисточкой. Он скачет по площади и дерзко пререкается с толпой, а его забрасывают цветами; наконец, он слегка ударяет плетью мужчину и женщину, выбирая их на шутовских короля и королеву в течение следующих двадцати четырех часов. Их подталкивают к трону, который стоит на ступеньках президентского дворца, и сам президент выходит, чтобы короновать их. Он станет перед ними на колени, согласно важному ритуалу, вовсе не комическому. Обычай омовения ног короля и королевы во времена Дайона устарел, но…

Это произошло с Ники и со мной. Мне следовало предвидеть такое развитие событий. Толпа была большой, начинало смеркаться, тем не менее лицо моей леди, вероятно, выделялось среди других хорошеньких мордашек в толпе, как алмаз среди стеклянных украшений: было очевидно, что я являлся ее спутником и у меня рыжие волосы. Парень на белом коне устремился к нам, побуждая всех расступиться, чтобы его плеть могла достать нас. Затем нас окружила толпа, смеющаяся, любезная, шумно-пьяная и деспотичная, и понесла нас к трону на своих плечах. И, в маскарадном костюме, появился регент, Дайон Морган Моргансон Нуинский и, увидев Ники — я знаю, была она испугана, помятая в добронамеренной шумной возне и смотрела прямо перед собой, — Дайон побледнел, как полотно. Вскоре он приказал одному из помощников принести

серебряный тазик, который прежде использовался в этой церемонии, — я слишком невежественен, чтобы знать, что это было неожиданностью — и он омыл наши ноги, хотя это уже не являлось частью ритуала последние тридцать лет.

— И, сомневаясь в себе, — сказал Дайон — говоря это здесь, в нашем, полном воздуха, убежище на острове Неонархеос, обнимая рукой свою прекрасную жену Нору Северн и слушая, так же, как и я, ветер с моря, пробивающийся сквозь теплый дождь… — сомневаясь в себе, я нуждался в тебе, Миранда. Позже… — он сказал это как-то более значительно, чем простая вежливость, — я понял, что нуждался в Дэйви также, в его дерзки-полезной манере, с которой дьяволенок смотрит на проблемы и откровенно высказывается.

Я сознавал, в тот канун шутовского праздника, что Дайон любил мою жену задолго до моего знакомства с ней. Фактически, это было много лет назад, так как ему исполнилось пятнадцать, когда она родилась. Он часто бывал в семье ее матери, Серены Сэн. Клер-Левайсон, его кузины, и привык носиться с малюткой до того, как она начала ходить. Ее первое отчетливое слово, произнесенное, когда он подбросил ее до потолка, было «Дай-йон»… Я не мог не узнать об этом, слушая, как он произнес ее имя в беспомощной, несдержанной манере, — там, на ступеньках президентского дворца, когда он держал ее маленькую коричневую ногу в своих руках. Сейчас это уже не любовь подростка к ребенку, так как Ники не ребенок. Это любовь друзей и, с его стороны, даже больше. Мы имели возможность немного поговорить об этом, все втроем; мы не делаем этого теперь, когда с нами Нора Северн, хотя она знает обо всем. Это не то, что могло бы решиться браком — втроем, как поступила Адна-Ли Джейсон и ее любовники. Мы с Дайоном слишком собственнические, и Ники уверена, что для нас это не было бы выходом из положения. К тому же, как много в человеческой неразберихе нашей собственной вины!

— Я думаю, — сказала Нора Северн, — что человек, отчетливо осознающий существующие издавна опасности автократии и следящий за ними в себе самом — он не лучше, в качестве правителя того, кто меньше познал бы себя? Я совсем не настаиваю на этом — вы сами больше понимаете как честные граждане.

На ней не было ничего, кроме небольшой юбки, как и у большинства наших девушек. Белокурая и прелестная, вы не подумали бы, глядя на почти голую Нору, что она искусная ткачиха и прядильщица, такая ловкая и обладающая творческим воображением, что некоторые женщины постарше просили ее поучить их. За работой она никогда не тратит ни секунды на лишнее движение, хотя каждый тонкий упругий палец, кажется, живет независимой жизнью. Она также пытается ваять, правда, заявляя, что не сильна в этом, и обыскала остров в поисках годной к употреблению глины.

Какое-то время в прошлом, — продолжал Дайон, — боюсь, мне нравилось быть Его Превосходительством милостью Бога и Сената регентом в Нашем Очень Современном Чрезвычайном Положении — ого-го как здорово! Чрезвычайное положение было благом в течение восьми лет и все еще неуклонно продолжалось бы, если бы нас не вышвырнули. Думаю, термин «чрезвычайное положение» первоначально означал «пока Его Превосходительство Морган Третий милостью Бога и Сената Президент Содружества не окажет милостивой любезности, чтобы выскочить, как пробка». Но время все тянулось и тянулось, и это стало означать «период, длящийся со времени, когда ваше Превосходительство безнаказанно злоупотребляет своим положением до тех пор, когда ваше Превосходительство может милостью Бога и Сената благополучно быть изгнанным ко всем чертям…»

* * *

Мы были обязаны оставаться в Восточном Перкенсвиле до тех пор, пока не закончатся похороны Джеда. Но ради Вайлит мы были вынуждены ускользнуть, так как у нас с Сэмом не было никаких денег, необходимых для предполагаемого религиозного обряда, все-таки, они считали нас аристократами и полагали, что мы будем нести это бремя — дорогой Джед, он, вероятно, объяснил бы, что это наказание за обман караульного в тот вечер. Несомненно, религию следовало бы придумать для таких кротких и простых душ и, возможно, они совсем не могут обходиться без нее, так же, как я не могу ладить с ней. Вайлит имела достаточно денег, припрятанных в мешке, для покрытия расходов, а теперь — ну, теперь Вайлит была паломницей и не хотела денег.