Деза. Четвертая власть против СССР
Шрифт:
Главное, конечно, не в этом. Самое главное в том, что происшедшее в 1937 году явилось результатом того в общем-то грандиозного исторического поворота, о котором мы с вами говорили. Когда эти люди, можно сказать, стали ненужными и в каком-то смысле вредными. В них было пусть по меньшей мере внутреннее, но сопротивление тому, что делалось. Это можно обнаружить в массе всяких фактов и проявлений. Потому что начавшееся им было совершенно чуждо, особенно тем людям, которые в революции участвовали уже по 20 – 30 и более лет. Для них это был поворот неприемлемый.
Ну хотя бы вот возвращение генеральского звания. Даже я, хотя мне было всего 10 лет, был буквально потрясен
Вик. К. Он же все-таки собирался писать книгу «Люби революцию» – «ЛЮР». Это уже потом повернулось наоборот – ненавидеть революцию. Ну бывают такие повороты…
Вад. К. Колоссальный поворот! И вот даже такой человек – безусловно, неглупый, понимающий, но не смог этого понять, шел по инерции…
А поэт Павел Коган, погибший на фронте, незадолго до войны пишет совершенно патриотическое стихотворение, раньше неслыханное. Он писал: «Я патриот, я воздух русский, я землю русскую люблю…» и так далее. Это, конечно же, влияние новой, патриотической атмосферы, которая начала утверждаться в обществе! Но что интересно – тут же, поскольку он был воспитан все-таки на идеях Интернационала и мировой революции, восклицает: «Но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя!» Хотя буквально перед этим он же сказал: «Я б сдох, как пес, от ностальгии в любом кокосовом раю». Зачем, в самом деле, ему эти кокосы? Вот такое противоречие, такое весьма характерное раздвоение.
Вик. К. Очень показательно!
Вад. К. Я начал говорить о воскрешении русской истории и вообще о патриотизме, но это только одна сторона вопроса. Не менее важно, например, что были как бы реабилитированы бывшие кулаки. С 34-го года началась постепенная их реабилитация. И можно назвать множество бывших кулаков, которые достигли очень высокого положения.
Вот, например, обратите внимание: старшие братья Твардовского были раскулачены, но он сам в своих стихах рассказывает, что они потом вступили в партию и стали вполне полноправными. Я знал сына кулака – Василия Адриановича Старостина, костромского писателя, который часто рассказывал, что его братья, в свое время раскулаченные, загнанные куда-то в Восточную Сибирь, стали потом, что называется, большими людьми: один – директором крупного комбината, другой – командующим Амурской военной флотилией. И таких примеров можно привести много.
Вик. К. Поскольку вы внимательно изучаете многочисленные исследования, относящиеся к этому периоду, скажите, нашли что-то новое для себя в тех работах, которые вышли собственно в юбилейном, 1997 году? Я, например, отметил книгу Вадима Роговина – она так и называется «1937 год». Вот в ней есть что-нибудь для вас новое?
Вад. К. Роговин выпустил много книг. Поскольку я занимаюсь той эпохой, я внимательно с ними познакомился. Ну что можно сказать? Надо отдать должное этому автору, он не поступает так, как, скажем, Волкогонов или Радзинский, озабоченные больше всего сенсационностью. Да и вообще сколько вышло книг, где изображается все на уровне детской сказочки: вот был страшный злодей Сталин, который такое сотворил! Местами это просто смехотворно звучит.
Роговин,
Ну а Роговин, который прямо идет за Троцким, он тоже в какой-то мере отдает себе отчет, что происходившее было вполне закономерным. Но… тоже начинает этим возмущаться. И еще меня удивило, что, кроме троцкистской литературы, которую он действительно хорошо знает, включая различные малоизвестные, труднодоступные источники, совершенно малотиражные издания, которые троцкисты издавали и продолжают издавать за рубежом, – он ничего не использует, то есть даже и не пытается подойти к этой сложнейшей проблеме более широко.
Есть работы других авторов. Скажем, молодые историки Горинов и Хлевнюк, в отличие от привычно проклинающих вторую половину 30-х годов, рассматривают этот период как время начавшейся стабилизации, период совершенно естественного возвращения страны на нормальный путь развития после революционных катаклизмов. Причем делают они это в своих работах достаточно убедительно, серьезно, основываясь на очень многих фактах, впервые ими изученных, в том числе из не известных ранее архивных материалов.
Вик. К. Вадим Валерианович, помнится, вы мне говорили о том, что именно в 37-м году Мандельштам написал стихи о Сталине, причем не сатирические, как известные его же о «кремлевском горце», а чуть ли не восторженные.
Вад. К. Да. «Ода Сталину» датируется январем – февралем 1937 года. Мандельштам действительно в 33-м году пишет памфлет на Сталина, крайне резкий, уничтожающий. А вот в 37-м у него о Сталине рождается, можно сказать, восторженное стихотворение. Это обычно рассматривают в том плане, что он либо в корыстных целях такое сделал, либо под восторгом было скрыто издевательство. Между тем один из ведущих наших филологов, Михаил Леонович Гаспаров, издавший книгу о поздних стихотворениях Мандельштама (она вышла в 1996 году), убедительно доказал, что все творчество поэта того времени прямо вело его к этой «Оде», что таков был органический, естественный процесс. И я глубоко убежден: вызвано это было именно происходившим общественным поворотом.
Если сравнивать стихи Пастернака о Сталине, которые были написаны в 35-м году и опубликованы в начале 36-го, с этими мандельштамовскими, то видно вот что. Пастернак пишет о Сталине по-прежнему – как о революционере прежде всего. У Мандельштама же он является как вождь восстанавливающегося государства. Как созидатель!
Он улыбается улыбкою жнеца Рукопожатий в разговоре, Который начался и длится без конца На шестиклятвенном просторе. И каждое гумно, и каждая копна Сильна, убориста, умна – добро живое — Чудо народное! Да будет жизнь крупна. Ворочается счастье стержневое.