Дезертир
Шрифт:
– Значит, логры вас не устраивают, гражданин Люсон? – Вильбоа сложил бумаги и спрятал их в большой кожаный портфель. – Другой версии у меня для вас нет.
– Кроме Всевышнего, – вырвалось у меня.
Ответом был недоуменный взгляд. Пришлось пояснить, хотя менее всего хотелось говорить на эту тему с якобинцем.
– Господь почему-то рассудил именно так. Эти несчастные остались на земле по Его воле. Может, это кара, может – награда…
Вильбоа долго молчал, затем покачал головой.
– Я уважаю ваши убеждения, Франсуа. Но я – атеист. Перефразируя
– И до всей Франции, – вновь не выдержал я. – Франции, убившей Короля и растоптавшей Церковь!
Наши глаза встретились, и Вильбоа первым отвел взгляд.
– Я не стану спорить с вами, Франсуа. Вы – «белый», я – республиканец. Мы ничего не докажем друг другу. Странно, правда? При других обстоятельствах мы бы вцепились друг другу в горло…
– Уже нет, – негромко проговорил я. – Уже нет, Шарль. Моя война закончилась.
Да, моя война закончилась – в тот миг, когда я повстречался со Смертью по имени Бротто. Или даже раньше? Не тогда ли, когда на моих глазах тяжелый треугольный нож из темной стали обезглавил де Руаньяка? Я стоял совсем рядом и мог даже видеть, как неслышно шевелятся побелевшие губы, читая молитву, как они брезгливо дернулись, когда палач прикоснулся к плечу командующего армии Святого Сердца…
– Я мог бы спросить, кто вы? – вновь заговорил Вильбоа. – Я мог бы спросить, чем вам помочь?
«Это не так сложно, – хотел сказать я. – Мне нужно совсем немного: «Синий циферблат» – и клятва, которую я не в силах выполнить». Но якобинец Шарль Вильбоа, друг Камилла Демулена и Жоржа Дантона, не в силах мне помочь – как не могу этого я сам и, возможно, не сможет никто в этом заповеднике Смерти, именуемом славным городом Парижем.
– А гражданин Давид предлагает все это снести! – Альфонс д'Энваль широко раскинул руки, словно пытаясь стать на пути указанного гражданина. – Все! Собор, эти дома, улицы. О, человеческая глупость! О-о!
Позади остались тихие улочки Латинского квартала, а впереди, закрывая небо, высилась темная громада собора Богоматери. Именно сюда затянул нас индеец после небольшой прогулки по закоулкам Старого Ситэ.
Оказались мы здесь, в общем-то, случайно. Утром, перекусив в небольшом трактире на углу, я вернулся в «Друг патриота», обдумывая некий визит, который представлялся мне все более и более полезным. Однако не успел я выкурить первую папелитку, как в двери постучали и на пороге появился молодой ирокез собственной персоной. За ним, в полутьме коридора, грозно поблескивая стеклышками очков, обозначился призрак гражданки Тома – в шляпке и мужском широкополом плаще.
Вначале я решил, что меня намерены отвезти на вскрытие к гражданину д'Аллону. Но гости вели себя мирно, и мне оставалось предположить, что гражданку доктора просто выгнали с работы. Все оказалось проще. День, который я по наивности принял за вторник, оказался «днем Декады». Французская Республика, Единая и Неделимая, милостиво
Индеец хотел проплыть по Сене на небольшой барке, возившей влюбленные парочки и просто любопытных по воскресным (то есть «декадным») дням с запада на восток и обратно. Но день выдался еще прохладней, чем предыдущий, вдобавок дул сильный ветер, гонявший белые барашки на обычно спокойной реке, и гражданка Тома решительно заявила, что конечным пунктом нашего плавания непременно станет больница академии, а то и мертвецкая на кладбище Дез-Ар. Индеец попытался спорить, но после первой же фразы чихнул, что вызвало зловещую ухмылку его невесты. Наконец был найден компромисс. Через реку мы все-таки перебрались, правда по мосту, и решили пройтись по тихому в этот «декадный» день Латинскому кварталу, где ветер не в силах проникнуть за вековые стены старых домов, сгрудившихся вдоль узких улочек, помнивших еще Абеляра и святого Сугерия.
Гражданин д'Энваль воспрял и более часа рассказывал нам какие-то давние байки об отчаянных школярах средневековой Сорбонны и о забытом поэте по имени Франсуа Виллон, воспевшем здесь каждый кабачок, а впоследствии угодившем на Монфоконскую виселицу. Под этот веселый рассказ мы прошли весь университет, миновали маленькую, устланную брусчаткой площадь и оказались у собора.
– Разрушить это! – индеец вновь воздел руки к покрытому облаками небу. – О, слепота!
– А зачем разрушать? – деловито осведомилась гражданка Тома, оглядывая собор так, словно перед ней был очередной пациент из числа безнадежных. – Хотя… С точки зрения современного градостроительства…
– О господи, Юлия! О-о!
От волнения Альфонс даже помянул Творца, что случалось с ним нечасто.
– Очевидно, гражданин Давид желает воздвигнуть здесь бронзовую статую Свободы-Равенства-Братства высотой в четверть лье, дабы ее было видно даже из Лондона, – предположил я. – Причем сия статуя будет вращаться и петь «Марсельезу»…
– Вы почти угадали, друг мой, – вздохнул индеец. – Гражданин Давид желает построить тут Дворец Республики. Но почему здесь? Собор Богоматери не просто красив, он уникален! Такого больше нет!
– Вы ошибаетесь, гражданин д'Энваль, – поспешил уточнить я. – Это уже не собор Богоматери, а храм Разума с гражданином Шометтом в качестве верховного шамана.
Об этом мне рассказала лично гражданка Грилье. Мадам Вязальщица приняла активное участие в разгроме храма. Средь оскверненных стен граждане якобинцы устроили шабаш с актрисой Кандейль в качестве воплощения упомянутого Разума. Якобинский Разум был гол, зато обильно напудрен.
– Чушь! – поморщилась гражданка Тома. – Все это, конечно, чушь и мумба-юмба, но я читала, что собор не представляет особой ценности. Варварская средневековая архитектура, полное отсутствие гармонии…