Дежа вю
Шрифт:
Чувствуя, как от животрепещущего рассказа волосы на макушке встают дыбом, Тина решительно продвигалась в прихожую. Тут ее и настигла чрезвычайно важная мысль.
— А вы сами на похоронах у этой девушки были? — спросила она тоном опытного следователя.
— Была, как не быть!
Ну, еще бы! Разве можно пропустить такое зрелище, возможность вволю нашептаться с соседками, слопать поминальное угощение и от души попричитать-поплакать?
— С ее стороны каких-нибудь родственников помните?
— Так только ее родня и была, — пожала плечами бабуся. — Говорили, родители жениха свадьбе
Тина судорожно вздохнула и юркнула в спасительную иронию:
— А что, вас тоже позвали?
— Куда? — не поняла бабушка.
— На беседу родителей с сыном! — рявкнула Тина. — Откуда вам знать, что он им сказал? А? На похоронах-то их не было, подслушать вы не могли…
— Да я вообще не подслушиваю! Никогда!
— Заметно, — пробормотала Тина, стараясь проглотить комок в горле, чтобы окончательно прийти в себя, — ладно, вы мне лучше скажите, кто со стороны невесты был?
— Покойницы-то? — деловито уточнила бабуся, и Тину будто качнуло в сторону мощным ударом ветра.
Схватившись за стену, она медленно кивнула. Покойницы.
— Так, мать только и была. Отец-то у них года за два перед этим помер, допился, замерз прямо у подъезда, в сугробе. А у этой… кажись, Катерины… да, точно, Катериной матушку звали… Ну вот, у ней две дочки остались. Одна, значит, совсем мелкая, только школу закончила… то есть, нет, даже не закончила, ее как раз куда-то отправили, так что на похороны она не приходила. А вторая — покойница-то — в горкоме работала, машинисткой. Наверное, там и парня этого подцепила, Морозова-то, она же наша, бердская, это уж после они из Новосибирска перебраться решили. Повезло девке, он, вишь, сразу квартирку купил и вообще, говорят, при деньгах был, серьезный мужик. Хотя молодой! — Бабка покачала головой. — Да, совсем молодой! И ведь так и не женился!
Слушать давно уже было невыносимо.
Тина пихнула входную дверь и, забыв попрощаться, быстро вышла в подъезд. Лестница плыла перед глазами, и спуститься удалось не сразу — ноги то и дело соскальзывали со ступенек.
Мама, мама… Как же так? Единственное разумное объяснение всей этой жути — чье-то извращенное чувство юмора. Кто-то устроил маскарад, нанял актеров на роли Морозова и ее матери, Катерины Андреевны, сунул в гроб резиновую куклу в человеческий рост и потешался, издалека любуясь на дело рук своих. Хотя, почему — издалека? Может, он был совсем близко.
Он? Она?
Но — кто и зачем?!
А может быть, все гораздо проще, и бабка просто бредит? Но тогда откуда взялась могила?
И еще — для невменяемой больной старуха знает слишком много подробностей. Имя матери, дурацкая смерть отца, родители Морозова, которые на самом деле ненавидели Тину. И если бы на похоронах был не Морозов, старуха узнала бы это и сейчас не рассказывала бы так уверенно!
А мама? Как же мама?
Тина выбежала на улицу и, прислонившись к запорошенной снегом лавочке, стала дышать глубоко и медленно. И-раз, и-два, вздох, выдох, вздох… Все нормально.
Рано
Ее мать участвовала в фиктивных похоронах собственной дочери?!
Но этого не может быть! Быть этого не может.
Позвонить. Надо немедленно позвонить в Москву и спросить… Привет, мам, ты случайно тринадцать лет назад не рыдала над моим гробом, а потом у тебя, тоже случайно, не было ли амнезии, в связи с которой ты напрочь забыла о моей могилке?..
Вот ужас-то!
Тина интенсивно потрясла головой, так что в ушах зазвенело, и мыслей — глупых, жестоких, отвратительных — вроде бы стало поменьше. От остальных она избавится позже. Сейчас все-таки надо позвонить. Нет, может, и не надо, но хочется.
Хочется до слез.
— Ефимыч? Привет, это я.
— Валентина, ты где? — Голос у мужа был умеренно встревожен. Значительно больше в нем звучало сердитой разочарованности. — Почему звонит твоя эта Леночка? Ты сама уже не в состоянии к телефону подойти?
— Ну, вот сейчас же звоню.
Слезы высохли моментально. Наверное, ветер подул особенно резко.
— Тебе Ксюху дать? Или Сашку сначала? — немного подобрев, спросил Ефимыч.
— Вообще-то, я с тобой хотела поговорить.
— Поговорить? Что-то случилось?
— Нет, — быстро возразила она, — ничего не случилось. Мне просто захотелось… тебя услышать.
Муж тяжело пыхтел в трубку, и в этом сопении Тина отчетливо разгадала удивление и недоверчивость.
— Ефимыч, правда, я соскучилась.
— По дому?
— По тебе.
Она так редко говорила ему «ты», что сейчас сама себе изумилась.
Неужели сегодняшнее утро настолько выбило из колеи? И руки непривычно трясутся, и губы нервно прыгают, с трудом произнося слова — какие-то бесполезные, «мыльные» слова. И снова наворачиваются слезы от дикого желания и невозможности прижаться к надежному, теплому боку, спрятаться и выплакать боль и страх.
— Валентина, — отозвался наконец муж, — у тебя точно все в порядке? Ты, кстати, где? Секретарша говорит, что не знает, куда ты поехала. Вот объясни, зачем нужны секретарши, если они не знают, где находится начальство.
Он всегда сердился, если чего-то не понимал.
Сейчас Геннадий Ефимыч не понимал многого: что за срочная командировка может быть у директора рекламного агентства, почему секретарь не знает места обитания начальницы, откуда взялся у этой самой начальницы и по совместительству его жены столь диковинный тон, странно похожий на жалобный и виноватый одновременно. В чем она провинилась? На что жалуется? Да его Валентина никогда ни на что не жаловалась! Не имела такой привычки, чем и заслужила безграничное его уважение.
Что же там стряслось, в этой командировке?
Тина что-то тарахтела, но ни на один вопрос мужа так и не дала внятного ответа.
— А мама дома, Ефимыч? — вдруг перебила она саму себя.
— Дома. Позвать?
Что она скажет?! Что она спросит?! «Мама, тринадцать лет назад, когда ты осталась одна в Бердске, что там произошло?» Нет, это полный идиотизм.
— Не надо, Ефимыч, не зови. Я просто так спросила.
— Ты скоро вернешься?
— В понедельник. Извини, накрылись наши выходные.