Дежурные сутки
Шрифт:
— Напрасно вы так, Анастасия Эриховна! Заботиться о цвете лица, одновременно думая о плохом? Уж лучше пить на ночь чай!
— Вы знаете, после встречи с вами я совершила преступление!
— Надеюсь, к вам мне не придется выезжать? Вы убили муху?
— Хуже. Придя домой, я сварила кофе и выпила на ночь целую чашку. Да еще с булочкой.
— Тогда вам ничего не грозит. Если не принимать во внимание, что теперь вы будете бодрствовать уже как часовой.
— Больше запомню, уходя на тот свет.
— Опять вы за своё…
— Ну да ладно. Марк Иванович, что у вас с раскрытием убийства? По голосу чувствую, что кое-что у вас уже появилось. Я права?
— В общем, да.
— Мне
— Интересно было бы услышать.
— Марк Иванович, если вы нашли один туфель потерпевшего, значит, должен быть и второй. Правильно? — Не дожидаясь ответа, Анастасия Эриховна увлеченно продолжала. — Первый вы нашли около семнадцатого дома. Значит, все дома, в которых убитый мог находиться, расположены именно до семнадцатого дома. Может быть, вам досконально изучить их? Ведь второго образца обуви вы не нашли на улице! Можно, конечно, предположить, что потерпевший убежал в одном, но ведь потом мужчину забрали и опять увезли. Возможно, в то же место. А где второй образец, там нужно искать и зацепку.
— А если найденный мною туфель был не первым слетевшим, а вторым? А первый находится где-нибудь на соседней улице? Или — находился. А его уже нашли, поскольку он лежал на видном месте, и за бутылку продали одноногому инвалиду, а?
— Я бы обязательно все проверила на вашем месте.
Эх, наивная вы дочь уполномоченного ЧК, Анастасия Эриховна…
— Как подрастающий психолог — психологу авторитетному я вам заявляю, что нужно искать не туфель, а мотив преступления.
Ответ авторитетного психолога Кравцов не расслышал, так как дверь в кабинет распахнулась, и появился оперативный дежурный.
— Марк, собирай свою банду. Сообщение из больницы. Какую-то девчонку порезали. Пока та еще в сознании, попробуй с ней поговорить… Клади трубку!
Опер быстро попрощался с Анастасией Эриховной и отправился «собирать банду».
Кофе и сигары сгубили Бальзака в пятьдесят лет. Та же отрава расправилась с опергруппой Ширшова в два раза быстрее. На столах в кабинете следователя разместились те, кому было от двадцати пяти до тридцати. Они не подавали никаких признаков жизни, и лишь свистящие звуки из приоткрытого рта Гурта свидетельствовали о том, что ситуация не безнадежна. Пока есть работа, сотрудник органов внутренних дел может работать, как вечный двигатель, но как только в процессе наступает передышка, он сразу впадает в спячку.
Кравцов, окинув взглядом берлогу со впавшей в спячку «бандой», подошел к изъятому на прошлогодней краже музыкальному центру (парадокс милицейской работы — воров поймали, а хозяина не нашли), поковырялся в коробке с кассетами и, наконец, с улыбкой Дракулы вынул ту, которую искал. Через несколько секунд воздух в помещении Ширшова разорвался в клочья после первого свистящего звука электрогитары. Это начинался концерт «АС/ДС» 1981 года…
— Так поступать может только отъявленный мерзавец! — возмущался Ширшов, подскакивая на переднем сиденье и ковыряясь мизинцем в ухе.
Леха, проснувшийся после первого крика лидера АС/ДС — «йййяяя-а-а-а!!!», с одурелыми глазами гнал «УАЗ» по кочкам. Дорога к поликлинике напоминала рокаду. В девяносто третьем году городские власти, естественно, в последних числах ноября, решили дорогу отремонтировать. Часть асфальта была из дороги изъята, в результате чего путь сообщения от отдела до больницы стал напоминать взлетную полосу аэродрома на Перл-Харборе после налета японских бомбардировщиков. Потом то ли с битумом проблемы начались, то ли с армянами,
— А если бы я умер во сне?! — продолжал шипеть следователь. — От разрыва сердца!
— Зато как быстро мы выехали, — парировал Марк.
После битвы со свирепым балабаном опергруппа напоминала группу туристов, попавших в автомобильную катастрофу. У Лехи запекся на щеке тройной шрам, у Гурта была разорвана на макушке фуражка. Несмотря на мухобойку, сокол сумел укусить за шею Ширшова, а Кравцову предмет контрабанды ловко сделал затяжку на свитере. Она была длиной сантиметров двадцать, и, когда опер втянул нитки обратно, на рукаве его свитера образовалось пятно, напоминающее заросший после масштабного ожога шрам.
На улице было уже светло, люди торопились на работу, стараясь по пути забросить своих детишек в детсады, проснувшиеся бродячие собаки проводили ревизию мусорных баков на закрепленной территории, а медленно поднимающее свою махину солнце обещало повторение вчерашнего дня — жару и безветрие.
Дорогу в поликлинику любой сотрудник ОВД района мог найти с закрытыми глазами, потому что именно оттуда с раздражающем постоянством «прилетали» сообщения врачей о случившихся жизненных недоразумениях. Недоразумениях, связанных с повреждением живой человеческой плоти. Будь то попытка суицида, ножевое ранение или падение на голову случайному прохожему ящика с рассадой помидоров. Все это фиксировалось и незамедлительно передавалось в ближайший райотдел. Ближайшим райотделом по отношению к поликлинике № 15 был тот, представители которого уже въезжали в ворота больницы. Это была опергруппа Ширшова. Все для всех было привычно, обыденно. Для всех, за исключением Кравцова. По дороге он был готов выскочить из машины и побежать впереди нее. Это желание опера было вполне объяснимо. Потерпевшей была Максейкина Марина Валентиновна, тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения. Если верить сообщению, которое принял помощник Буркова, она была доставлена в больницу из киоска на улице Василевского в пять часов ноль пять минут с проникающим ножевым ранением в грудную клетку. Тяжесть раны усугублялась большой кровопотерей.
Для Кравцова не было сомнений в том, что попытка убийства Маринки — это продолжение истории с исчезнувшим трупом…
Забежав в палату, он увидел ее. Казалось, она спала. Желтое осунувшееся лицо, черные круги под глазами и мотки проводов и шлангов, опутавших полуобнаженное тело. Сколько такого рода картин перевидал Марк, но сейчас перед ним на узкой больничной койке лежала та, кому Марк никогда не желал зла. Его работа, как и работа врача, предусматривала совершенно спокойное и рассудительное отношение к трупам и полутрупам. А ежедневные встречи с чужой и своей смертью превращали спокойное отношение просто в равнодушное. Никаких эмоций, только рационализм и логика.
Кравцов был подавлен не потому, что Маринка была единственным и чуть ли не главным свидетелем этой истории, он убивался из-за того, что ему было искренне жаль девчонку, по воле случая ставшую пешкой в жестокой игре низких человеческих характеров.
— С ней сейчас нельзя разговаривать, — предупредила медсестра, видя, как Кравцов, взяв в углу стул, усаживается рядом с кроватью. — Да и вряд ли что она вам сможет пояснить…
Марк почувствовал полную беспомощность и вину, простить которую ему сможет только один человек. Этот человек сейчас лежал перед ним. Если бы!.. Если бы Марк смог бы вернуть время хоть на один час назад!.. Если бы он сразу догадался!.. Ведь ничего же не стоило поработать головой!!! С ней бы ничего не случилось…