Дежурный по континенту
Шрифт:
– Вы не поверите, сеньор комиссар…
– Поверю. Я уже давно ничему не удивляюсь.
– Старый хрен совсем выжил из ума. Вздумал приревновать меня к жене, к этой почтенной старушенции…
– Вылезай, – велел комиссар, переломил ствол ружья и вынул патроны. – Надо же, каких только идиотов не рождает земля маньянская…
Акока вылез на свет божий и встал рядом с машиной, нетвердо держась на ногах, всё ещё слабо повинующихся своему хозяину. Бетина с интересом рассматривала длинный и тонкий член молодого человека, но супруга её эти пустяки, по-видимому, более не волновали.
Как не взволновал тот печальный факт, что никакой жены у дона Фелипе нет вот уже два
Глава 22. Авторитет – дело наживное
Кому в этот день действительно не повезло, так это Лопесу-двурушнику. После доверительной беседы с Бермудесом банкир в качестве носителя информации был совершенно бесполезен. Он ловил ртом воздух, время от времени икал и не отвечал ни на один вопрос. Поскольку никаких денег в машине, в которой его привезли, не обнаружилось, Ольварра понял, что может про них забыть. Ну, может, не навсегда, а до тех пор, пока с помощью хозяев комиссара он не найдёт управу на наглого Бермудеса и сможет предъявить ему счёт, к которому без зазрения совести припишет свои кровные десять лимонов. С процентами, sin duda. [20]
20
обязательно (исп.)
Потратив впустую почти час, хефе распорядился привязать бедолагу за одну ногу – к бетонному столбу электропередачи, а за другую – к плугу трактора, на котором один из долинных индейцев неподалеку от дома-айсберга распахивал под кукурузу своё небольшое поле.
Ольварра сам уселся за рычаги. Тут к Лопесу на время вернулось сознание. Он заплакал и попросил не лишать его жизни. Но Ольварру уже было не остановить. Когда ноги банкира стали расходиться в разные стороны, он обмочился. В паху у него что-то лопнуло, ноги вытянулись в прямую линию, и он заорал страшно и тоскливо, и орал, не переставая, до самой смерти.
А до смерти ему было ещё ох как далеко, потому что замурзанная конопляная веревка, которой он был привязан к трактору, взяла и оборвалась. Ольварра что-то свирепо крикнул, и Касильдо, уже вовсю проклинавший свою мягкотелость, хитрожопость и прочий букет человеческих качеств, заставивший его сжалиться над Эриберто Акокой, бросился к трактору, вытащил откуда-то моток ржавой проволоки и привязал ею Лопеса, вернее, не Лопеса, а орущую безумную субстанцию, когда-то по какому-то недоразумению называвшуюся этим человеческим именем.
Дон Фелипе нажал на рычаги, субстанция приподнялась над землей, и левая нога, чмокнув, отделилась от туловища. То, что осталось, запрыгало в судорогах, окропляя землю фонтанами крови, и вскоре затихло. Откуда-то прибежала синяя от голода собака и стала с жадностью лизать мокрую землю.
Ольварра вылез из трактора, велел Касильдо прибраться и, стараясь не глядеть на изуродованные останки, удалился в сторону дома. Закон маньянских гор обязывал его ещё и помочиться на труп предателя, но он побоялся, что, отвыкнув от вида развороченного человеческого мяса, облюётся на глазах у sicarios, смотревших теперь на него с трепетом и любовью: ком гнусной желчи и так уже подступил к самому его горлу. Или разволнуется до того, что моча по-стариковски застрянет где-нибудь между простатой и прямой кишкой, и ни капли благородной жидкости наружу не просочится. Тоже не дело.
Злоба так и кипела в нем, но это было как раз то, что ему было нужно в данный момент. Пришло время действовать. Ольварре брошен вызов. Он, можно сказать, на крючке у негодяя Бермудеса. Глазами
Да, так вот все на него и смотрят, будто он – паршивая стриптизёрша на подиуме и уже избавился от лифчика, а к трусам еще только протянул трепетную длань. Смотрит маньянская полиция, жравшая с его ладони столько лет, что папиллярные линии кормильца изучила как меню. Смотрит пограничная стража, купленная-перекупленная им столько раз, что одно только звучание фамилии Ольварра у чинов от comandante и выше уже вызывает повышенное выделение слюны и желудочного сока. Смотрит трудовое крестьянство, населяющее его долину: а ну-тка даст слабину дон Фелипе, грозный и могущественный хефе, великий и ужасный властитель жизней человеческих, ну-тка жидко обделается он от дешёвого наезда, стушуется и запищит, прося пощады… То-то праздник придёт в долину! И выстроится тогда в живую очередь трудовое крестьянство, чтобы смачно плюнуть в седую шевелюру своего многолетнего благодетеля!
Ах, Бермудес! Какой расчёт, какая дальновидность! Конечно, ему не было никакого резона вступать в сговор с ныне покойным Лопесом. Теперь он получит возможность поиметь Ольварру как ему только заблагорассудится. Теперь пенсионер Ольварра будет долго и безуспешно воевать с террористами и либо проиграет эту войну и превратится в ничтожное ничто, либо победит, но уже разорится подчистую без всякого участия Бермудеса.
Это ход рассуждений Бермудеса. Это, значит, так он уверяет себя в том, что загнал в угол дона Фелипе. Что же остаётся в этом случае дону Фелипе? Только одно – натянуть Бермудесу нос. Победить.
Кипи же, закипай во мне, моя родовая индейская злоба!
Ольварра спустился в подвал, чтобы лично выпустить из застенка ни в чем не виновного, как выяснилось, Эриберто Акоку. Там он уставился на дверь, из которой была выломана гнилая доска. Что ж, этот исход можно было предвидеть, обладай кто-нибудь здесь тюремным опытом. А таковых не оказалось. Уголовников Ольварра при себе не держал, и если использовал, то подальше от своей долины, преимущественно на северной границе страны Маньяны. Касильдо и вовсе параши не нюхал никогда в жизни, какой с него спрос. Этот подвал в качестве камеры предварительного заключения Доном никогда не использовался. При строительстве дома-айсберга Дону и в голову не могло прийти, что случится когда-нибудь нужда запереть здесь узника, и не индейца-крестьянина, перепившегося на день Благодарения маисовой водкой, а крепкого и предприимчивого молодого человека, ценящего свободу передвижения пуще риска обидеть дерзким побегом своего бывшего благодетеля.
Ладно, бог с ним, с Акокой. Найдется сам. Маньяна – страна маленькая, а Земля – и вовсе шарик, людей на ней всего пять миллиардов, из которых четыре миллиарда – негры и китайцы, а из оставшихся две трети – женщины и дети, так что найдется. Или сам явится, прослышав о том, что Дон больше на него зуб не имеет. Не до Акоки сейчас.
У Дона сейчас более важные заботы: победить в войне.
А с чего начинается война?
С оперативно-тактического плана.
Значит, первым делом нужно превратиться из Верховного Главнокомандующего в Генштаб и этот план разработать. Причём в сжатые сроки.