Ди Канио Паоло. Автобиография
Шрифт:
Однажды я случайно встретился с Вольфанго и сообщил ему, как мне тогда казалось, радостную новость.
«Знаешь, мне, наверное, не придется идти в армию!»
«Что? — удивился он. — Почему? Как такое может быть?»
«Помнишь травму ноги? — ответил я. — Ту, которую лечили уколами? Так вот, врач сказал, что из–за нее я не годен к службе!»
Вольфанго сразу понял, насколько это было опасно. Он отвел меня к профессору Карфаньи, клубному врачу «Лацио». Я рассказал ему об уколах кортизона. По мере того, как доктор осматривал мою ногу, его вид становился все мрачнее. Когда он закончил, на его лице было такое
Затем моя мама и Вольфанго зашли в кабинет, и Карфаньи сообщил нам свой вердикт.
«Синьора, буду с вами откровенен, — сказал он. — Прежде всего, вашему сыну придется навсегда забыть о футболе. Все, что мы можем сделать, это постараться помочь ему избежать ампутации. Это будет нелегко, и вы должны быть к этому готовы. Вам надо понимать, что, возможно, он никогда больше не сможет ходить».
У мамы началась истерика.
«Доктор, мне плевать на футбол, — рыдая, говорила она. — Если бы я знала, что все так закончится, я бы не позволила ему и раз ударить по мячу. Я только хочу, чтобы он мог ходить, как нормальный человек».
Итак, все было кончено.
За сорок восемь часов я превратился из беззаботного, перспективного молодого футболиста, который был вправе рассчитывать на успех в карьере и который только что узнал, что ему не придется терять год в армии, в девятнадцатилетнего инвалида с риском никогда больше не ходить самостоятельно.
Я был в состоянии шока. Моя жизнь закончилась.
Оглядываясь назад, я понимаю, что винить нужно моих врачей. Им было на меня плевать, они просто заливали в меня анальгетики, чтобы решить проблему.
Думаю, они были скорее глупы, нежели порочны. Хочу надеяться, что с их стороны это было просто невежество, недостаток знаний. Бог свидетель: в то время я и сам мало что понимал. Я просто чувствовал, как уходит боль после уколов, и был счастлив, что снова могу играть. Я понятия не имел, что страшнее методов, применяемых моими врачами, ничего нет.
В том возрасте, в котором был я, просто слепо исполняешь все, что тебе говорят, и радуешься, что играешь в футбол. Если тренер или врач просят принять таблетки или сделать укол, ты даже не думаешь спорить. Интересно, сколько футболистов поплатились карьерой, доверившись таким некомпетентным, невежественным врачам, как мои? Об этом мало кто говорит, но это очень серьезная проблема, заслуживающая большего внимания.
Сегодня я не подпущу к себе врача на пушечный выстрел, если не доверяю ему безоговорочно. Я лучше стану играть, превозмогая боль, нежели позволю вколоть себе кортизон. Помню, как в «Шеффилд Уэнсдэй» мне однажды попытались дать обезболивающее, но я от него категорически отказался. Меня жестоко обманули в юности, и я не собирался наступать на те же грабли.
Конечно, если предстоит важный матч и я очень нужен команде, я приму обезболивающее. Но это не должно становиться нормой. И я больше никогда в жизни не буду принимать анальгетики ради участия в тренировках. Никогда.
Следующие несколько месяцев стали самыми тяжелыми в моей жизни. Мне прописали большую дозу антибиотиков для борьбы с инфекцией. Их следовало вводить непосредственно в сухожилие с помощью иглы длиной в три с половиной дюйма. Было больно и страшно, но со временем я привык. Каждые несколько недель я ходил на прием к профессору Карфаньи
Это был просто кошмар, и, как часто случается в подобных ситуациях, свою злость я вымещал на окружающих. Я нервничал, был раздражителен, и набрасывался на всех без разбору. Достаточно было какой–то мелочи, чтобы вывести меня из себя. Хуже всего было отчаяние, полное бессилие перед болезнью. Моя семья была рядом. Рядом была и Бетта. Но это ничего не меняло. Я ощущал полное одиночество, я был истощен, раздавлен.
Руководство «Лацио» устроило мне осмотр у нескольких специалистов, но все они сходились в одном: антибиотики уничтожали бактерии, вызвавшие инфекцию, но последние размножались намного быстрее. Так проходили месяцы.
Однажды профессор Карфаньи позвал меня к себе и сказал: «Паоло, я договорился о встрече с одним бельгийским специалистом. Он первопроходец в своей области и его методы довольно сильно отличаются от традиционных. Но, честно говоря, Паоло, я не вижу альтернативы. Этот врач может стать твоей последней надеждой. Инфекция распространяется по организму. Вскоре у тебя может не остаться ни единого шанса на излечение».
Я согласился без раздумий. В таком положении, в котором находился я, люди становятся настоящими зомби, упивающимися своим горем. Я превратился в комок нервов, злобное, раздражительное существо. Но я также цеплялся за любую соломинку в надежде выздороветь.
Чтобы встретиться с бельгийцем, мы с Туччароне поехали в Кортину Д’Ампеццо — лыжный курорт на севере Италии. Этот врач немного говорил и ничем не отличался от других докторов, с которыми мне приходилось иметь дело. Но мое мнение о нем изменилось, как только он достал гигантскую иглу, напоминавшую отвертку. Ее вид навел на меня ужас.
«Господи, да он шаман! — воскликнул я про себя. — Или мясник».
Он воткнул эту иглу в мою ногу, объясняя, что хочет вытянуть из нее бактерии. Через несколько минут, когда все было закончено, он дал мне вакцину, говоря, что она позволит помешать оставшимся бактериям размножаться. Но мне по–прежнему нужно будет выводить жидкость из ноги, когда я вернусь в Рим.
На процесс выведения жидкости ушло около месяца, и это, пожалуй, можно считать самым сложным периодом болезни. Я целыми днями не вставал с постели. Мне нечего было делать, кроме как портить нервы всем вокруг. И это у меня получалось великолепно.
Все это время Бетта ежедневно навещала меня. После окончания рабочего дня она садилась в поезд и ехала полтора часа, только чтобы побыть рядом со мной.
И чем я отплатил ей? Кричал на нее, игнорировал и унижал. Я был таким раздражительным, любая мелочь могла вывести меня из себя. Так как она была всегда рядом, то становилась легкой мишенью. Она начинала плакать, и я говорил ей возвращаться назад в Терни. Мне трудно об этом говорить. Когда я вспоминаю те времена, я начинаю себя ненавидеть за то, что обращался с ней подобным образом. Я мучил ее, а она по–прежнему любила меня. Вот как я начал понимать, что есть настоящая любовь.