Ди-Пи в Италии
Шрифт:
34. «Поворот мыслей»
Когда слух о том, что Никита Сорин подал заявление о репатриации, разнесся по лагерю, вокруг него образовалась пустота, мертвая зона.
— Вот и понимай человека после этого, — развел руками Андрей Иванович, — никак я на это от него не надеялся, а три года его знаю.
— Тонко себя держал! Все выспросил, разузнал до-точно, а тогда и объявился. Теперь держись!
Многие приуныли. У кого же из русских ди-пи нет основания бояться даже теперь, в 1951 году, когда мир уже явно распался на два враждебных лагеря? У иных! остались «там» семьи, родственники. Другие до сих пор еще живут под «псевдонимами»
Никита был одним из нашего «колхоза» и вместе с нами совершал ировское коловращение по лагерям. То встретимся с ним в Пагани или Иези, то вновь таинственные соображения ИРО нас разведут в разные стороны, но я знал его ще в доировское время, в Толмеццо.
Казаком он, курский колхозник, не был, а попал в казачьи формирования, уже послужив в немецкой фельд-жандармерии, из госпиталя, где лежал раненым в бою с советскими партизанами. Здесь он, став уже старшим урядником, лихо гонял итальянских партизан по теснинам Фриулийских Альп, потом в Лиенце вырвался из кольца английских автоматчиков, переплыв, под огнем реку, около года метался по Тиролю и Северной Италии, снова попал в капкан Римини, но снова выскочил и из него, проползши под проволокой накануне выдачи… В прошлом — комбайнер, парень ловкий и работяга; теперь — электромонтер, всегда на службе ИРО, в деньгах не нуждается.
— В чем же дело? Где он сейчас? — спросил я.
— В остерию пошел. Знаете, в ту, где беседка виноградная. Только вы к нему лучше не ходите. Всякое может случиться.
— А чего мне бояться? Глинчиков обо мне лучше меня самого осведомлен, а родичей «там» у меня нет.
Никита сидел один перед непочатой бутылкой.
— Проститься со мной пришли, — встретил он меня, — что-ж, седайте… А на мой счастливый путь выпьете? — злобно схватил он бутылку.
— Налей. Каждый человек своего счастья ищет. Ну, а ты-то в своем уверен?
— В точности его знаю.
— Думаешь, замолил грехи? Ждет — не дождется тебя «горячо любимая»?
Глаза Никиты засветились, как у рассерженного кота. Сжал кулак, но сдержался, только по колену себе им стукнул.
— Вы про это лучше оставьте. Не замаливал я своих грехов и замаливать их не буду. Брехня это, буза… Я и Глинчикова-то в глаза не видал, а в ИРО заявление подал.
— Так на что-ж ты надеешься? В чем же твое счастье?
— Десятку Колымы дадут, вот и счастье будет, коли двадцать пять не отсыпят.
— И за таким счастьям ты погнался?
— А какое другое у меня есть, — ощетинился он, — какое другое? Здесь-то что, вас спрашиваю, что здесь-то?
— Здесь ты свободен по крайней мере.
— Свободен? Шестой год эту свободу хлебаю черпаком через проволоку. Очень вами благодарен, по горло сыт, искривился Никита, — сами ее лопайте, если аппетит есть. Пропуска да регистрации, проволока да пальцы печатать, зубы во рту считать… Вот она, свобода! Что я, на чужие хлеба, что-ли прошусь? Одного хочу: хоть в пески, хоть во льды меня пустите. Я везде на хлеб себе заработаю. Жизню мне мою единоличную дайте! Имею я на то право?
— Ну, и поедешь…
— В Аргентину уехал? Как раз! Все документы были готовы — прием закрыли. В Зеландию и в Бразилию без объяснений отказали. В Австралию и в США — посмотрели на пузо и баста! Одно измывательство эта свобода.
— Ты что-то путаешь. Причем
— Вот причем. Любуйтесь, — забрал Никита рубаху, — видали такое чудо? Через весь живот поверху полоснуло, а кишки в целости. В лазарете всего месяц со днем пролежал.
Под курчавой овчиной, покрывавшей грудь Никиты упруго вырисовывался стройный ряд крепких мышц живота, а по ним от бедра к бедру шел широкий багровый рубец
— Как увидят, — кончено. Оперирован. Никуда ходу нет!
— На инвалида словчиться попробуй, а там видно будет, когда вывезут.
— Что вы петрушку строите? Кто меня в инвалиды начислит? Я любого быка сворочу.
— Может, в Канаду удастся. Подожди.
— Я уже не меньше как на трехстах визитациях, да регистрациях ждал. Хватит. Лучше у Сталина, что-б ему черт, десять годешников обожду. Спокойней будет.
— Дрыну захотел? По нем соскучился?
— А здесь его нет? Чем эта свобода лучше сталинской? С неделю назад несет старик-мадьяр. — все его знают, одеяло под мышкой из блока… душно там, полежать в тенечке захотел. Полицей-серб ему кричит — «пропуск давай»… это на одеяло-то… тут же во дворе полежать. Распоряжение теперь такое. Ну, а мадьяр его не понимает, идет себе. Полицей его за грудки цоп! Старик хрипит, а он пуще нажимает… совсем измял старика, в лазарет его взяли. Мы шефу полиции доложили, а он хоть бы внимание обратил… Чем такая свобода лучше сталинской? Там мильтоны по крайности наглядно не бьют… Чем, я вас спрашиваю? Вот тут у меня и вышел окончательный поворот мыслей. Отзвоню, думаю, свою десятку на Колыме, а, может… — запнулся Никита.
— Что, может быть? Помилуют, думаешь, или скидку дадут?
— Нет, на это я не располагаю, а, может, война все-же получится.
— Ну, и что-же?
— Тогда обязательно таких, как я, в «батальон смерти» забирать будут. Может, и уцелею как, на дурня.
— И опять перебегать? Опять снова всю эту волынку тянуть?
— Нет уж, извиняюсь. Тогда волынка по-иному пойдет. Теперь не 41-ый год. Теперь я ученый, лиенцевский институт прошел и в лагерях повторные курсы.
— Всерьез «за Сталина» закричишь?
— А хотя бы? — с вызовом отвечает снова ощетинившийся Никита, — не нравится это вам? Рожу карежите? И закричу! И в бой не так, как тогда пойду! Начисто пойду, с полным энтузиазмом! «За родного Сталина»! Понятно? Чем его свобода от вашей хуже? Один черт, одна им цена! Так там все-таки со своими…
35. Мой ИРОйский внук
— Полномочия ИРО продлены! — радостно закричал я жене, прочтя газету, после провала нашего заатлантического рейса.
— Нашел чему радоваться, старый дурак! — услышал я в ответ.
— Как чему? — возмутился я. — Понимаешь ли ты своим бабьим умом все огромное политическое значение этого акта?
— Опять про политику завел! Ты бы лучше о семье подумал, ведь мы стареем, а сын подрастает…
Нет, конечно, бесцельно говорить с женщинами на высокие темы! Прав Шопенгауэр! Ширина мысли и ее полет в бесконечность им недоступны. А ведь какое устремление! Какое будущее!
Итак, продление достигнуто. Несомненно, за ним последуют дальнейшие отдаления рокового срока… Население лагерей ИРО за это время естественным порядком размножатся. Подрастут новые поколения со своеобразной иройской культурой, собственным иройским языком, возникнет новая иройская нация, можно сказать, даже раса… Общины иройцев оформятся в государственное целое… Великую Иродию. В ООН войдет новый сочлен… Какие горизонты! Кому из ди-пи это снилось…