Диагнозы
Шрифт:
Бог на ладонях – он не жираф в подарок, он и на самом деле родился Богом…
И ничего, что смахивает по форме на лоскутки в горошек, с хвостом от шарфа…
Дочка сегодня мне сшила из старой шторы Бога, слегка похожего на жирафа…
Рисуй этот мир красивым
На сонной границе рисуют рассвет огнем,
А он на страницах – деревья, мосты и дом
И солнце и яркого цвета под ним цветок.
Рисуй этот мир красивым.
Под пальцами жизнь раскрывает свои глаза,
Ты столько всего умеешь о ней сказать,
Как будто карандаши – это добрый Бог.
Рисуй этот мир красивым, рисуй, сынок.
Новым по белому линии линии линии, сделай же мир красивее и счастливее, солнечней, радостней... Господи, помоги ему видеть не черным порохом над могилами...
Не ледяной броней, не седой бедой, не выжженным небом, созданным не тобой...
Не синим чернилом на мятом клочке войны, где слова не – мы.
Господи, сделай мир к нему не слепым...
Твой маленький город живет на моем столе,
Деревья, наш дом и солнце – подарок мне.
Обычное счастье на самый простой листок...
Храни этот мир красивым, храни, сынок...
На фото: Рисунок, сделанный ребенком, одним из заложников школы в Беслане.
Ля минор
Пустота начинается с ля минор, по аккордам глотая дождливый май.
Разбиваю мысленно монитор, но опять печатаю "не скучай".
Покупная встреча – причина ждать. Цифровая нежность – наш повод жить.
Я – смотрю, как стынет в ладонях чай.
Ты – мне пишешь "дочка, бросай курить".
Каждый стих – попытка забыть о том, что надежда вычерпана на треть.
Целый день отчаянно клонит в сон. Клонит в сон, а кажется – умереть.
Но опять генерирую "всё о'кей". И прошу у неба немного сил
*** Становясь взрослее – не стать черствей ***
*** Набирая "мама" – молчать "спаси". ***
Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил
Я пишу о тебе зеркалами размытых чернил,
Буква к букве и ты возрождаешься так, как хотел бы:
Тихим голосом сложенных рифм на декабрьско-белом
И живешь на бумаге вот так, как сегодня бы жил.
Я смеюсь за тебя только так, как смеялся бы ты:
Прикрывая глаза, забирая в себя без остатка
Этот мир безграничный, но все же не вечный и шаткий,
Где теперь никогда не хватает твоей высоты.
Принимаю в ладонь облака – до тебя не достать,
Остается
И стирать из висков тот момент, где ты вышел из дома,
А ключи на столе продолжали тебя вспоминать,
И молчали звонки, непривычной тоской по углам,
Как забытая в спешке собака – тревожно, но веря,
Что сейчас чей-то шаг простучит сквозь ожившие двери
и не будет причин закричать тишиной навсегда.
Я пишу для тебя, продолжаясь в той самой главе,
Где сама рождена за тобой. Для тебя. О тебе.
Отцу
*** ("Обида порой на тебя до краешка...")
Обида порой на тебя до краешка:
Не знаю, где ты. На земле – на небе ли...
Иной посылает меня по батюшке,
А мне, представляешь, идти-то некуда...
Отцу
Двадцать восемь
В предд/верии двадцативосьмилетия
Двадцать восемь.
Пройтись босиком по краю, где в болячках коленки и лед вкусней,
где смеются прохожие "вот дурная", а тебе не торопится быть умней
и не терпится сделать лицо построже, если он заденет тебя плечом –
неуклюжий и странный, с которым можно делать вид, что думаешь ни о чем,
а самой на бумаге плести узоры, что бы только о нем и, как сон, легки,
что бы даже потом, после первой ссоры, понимать, что к нему у тебя – стихи...
и красивые бабочки в подреберье и еще черт те что, но о том – молчать.
Двадцать восемь. Уйти босиком за двери и опять уметь по нему скучать.
Детство тому назад
Восемь лет. Там, на улице, дышит сад. И до детства – подать рукой:
Мама рядом. Мне в косу вплетает бант, тонкий бант с золотой каймой,
Мама что-то поет, говорит "постой", золотую ласкает прядь,
Я прошу поскорее – в окошках зной манит солнцем, к реке, гулять...
Восемнадцать. Коса не по моде мне / режут ножницы до плеча /.
Гладят руки мамины по спине, а в глазах облака-печаль.
Двадцать восемь. Беру на ладонь виток, светло русый пшеничный мед,
Дочка просит быстрее – в окне ее бесконечное небо ждет....
Прижимаю к груди золотистый свет... Вспоминается тонкий бант,
И для мамы цветов полевых букет ровно детство тому назад....
Я шепчу точно так же, как мне она – "тише, доченька, не спеши",
Только дышит на улице влажный сад и зовет торопиться жить...
Эхо крика