Диалектический материализм
Шрифт:
Так частная собственность в движении и развитии своих внутренних противоречий сама толкает себя к собственной гибели. Она приходит к самоотрицанию путём порождения на свет пролетариата, этой «сознающей свою духовную и физическую нищету нищеты‚ этой сознающей свою отверженность и тем самым себя самое упраздняющей отверженности. Пролетариат приводит в исполнение приговор, который сама себе выносит частная собственность порождением на свет пролетариата, точно так же как он приводит в исполнение приговор, который сам себе выносит наёмный труд производством чужого богатства и собственной нищеты. Одержав победу, пролетариат никоим образом не становится абсолютной стороной общества, ибо он одерживает победу, только упраздняя самого себя и свою противоположность. С победой пролетариата исчезают как сам пролетариат, так и обуславливающая его противоположность —
Таковы важнейшие формы проявления основного противоречия капиталистического общества — противоречия между общественным характером производства и частнособственническим присвоением. Но из этого основного противоречия проистекают и иные производные противоречия, имеющие однако не малое значение для характеристики капиталистической действительности первой половины XIX столетия и для понимания исторических корней и причин возникновения марксизма.
Одним таким противоречием, всё больше выявляющимся в процессе развёртывания классовой борьбы в капиталистических странах, особенно во Франции с её богатством политических переворотов, было противоречие между экономической сущностью буржуазного общества и внешним его проявлением в его политической надстройке — между «гражданским обществом» и демократическим государством.
Чем больше буржуазия приспосабливала политическую надстройку к потребностям своей экономики и заменяла старые феодальные привилегии буржуазным правом, тем больше проявлялось вопиющее противоречие между формальным равенством, провозглашаемым ею в виде «демократии», и фактическим неравенством, существующим в её экономике. Политические учреждения оказались самой злой, самой отрезвляющей карикатурой, говорит Энгельс, на блестящие обещания философов XVIII в. «Вечная справедливость осуществилась в лице буржуазной юстиции… естественное равенство ограничилось равенством граждан перед законом, а существеннейшим из прав человека было объявлено право буржуазной собственности. Разумное государство и „общественный договор“ Руссо оказались и могли оказаться на практике только буржуазной демократической республикой»[12].
«Противоречие демократического представительного государства и буржуазного общества, — уже рано должны были констатировать Маркс и Энгельс, — есть законченная форма классического противоречия публичной общественности и рабства. В современном мире всякий одновременно — член рабского строя и человеческого общежития. Именно рабство буржуазного общества, по видимости своей, есть величайшая свобода, потому что она кажется законченной формой независимости индивидуума, который принимает необузданное, не связанное никакими общими узами и никаким другим человеком движение своих отчуждённых жизненных элементов, как например собственности, промышленности, религии и пр., за свою собственную свободу, между тем как оно, наоборот, представляет собой его законченное рабство и человеческую отверженность. На место привилегии здесь стало право»[13].
Развитие политической борьбы в 40-х годах XIX в. всё больше выявляло классовую сущность буржуазной демократии. Выяснилось, что с политической точки зрения государственное и общественное устройство не две разные вещи. Государственная власть обнаружила себя как официальное выражение антагонизма классов, как организация класса эксплоататоров для охраны «общих условий производства, следовательно и для насильственного удержания эксплоатируемого класса на той ступени подчинения, которая требовалась данным способом производства»[14]. Это показывало, что зло не только в той или иной форме государства, а в его сущности, т. е. в строе общества частной собственности.
Когда же на историческую арену выходит пролетариат, когда на первое место выдвигается его борьба с буржуазией, буржуазия окончательно бросается в объятия реакции и истинным представителем подлинной
Другое, более частное противоречие, вытекающее из различия в уровне хозяйственного положения капиталистических стран, имеет важное значение, так как обусловливает возможность прорыва революции в отдельных частях буржуазного организма. Это противоречие в начале XIX в. нашло своё выражение в англо-русском господстве над Европой и в наличии революционной ситуации в Германии.
Оригинальность положения заключалась в том, что в таких капиталистических странах, которые являлись своего рода «конечностями» буржуазного организма — именно Германия того времени, — только ещё встали задачи штурма абсолютизма и остатков феодализма, тогда как в Англии и отчасти во Франции уже разыгрывалось начало конца этого штурма, и против капитализма начинал систематическую борьбу революционный пролетариат.
С одной стороны, над революционной Европой нависла царская крепостническая Россия, оплот реакции и абсолютизма. С другой стороны — Англия, тогдашний властитель мирового рынка, превращавшая целые нации в своих наёмных рабочих, прочно стояла, как скала, о которую разбивались континентальные революционные волны. Но в то же время в связи с различием в уровне хозяйства капиталистических стран, Англия, развёртывая свои экономические связи и оказывая экономическое давление на отсталые государства континента, выступала как одна из причин, порождавших экономические кризисы и революционные волны в континентальных странах Европы. «Континент, — писал Маркс, — вывозит в Англию несравненно больше, чем в какую бы то ни было другую страну. Но вывоз в Англию в свою очередь зависит от положения Англии, в особенности на заокеанских рынках. Затем Англия вывозит в заокеанские страны несравненно больше, чем весь континент, так что размеры континентального экспорта в эти страны всегда зависят от заокеанского вывоза Англии. Если поэтому кризисы прежде всего создают революцию на континенте, то причина их всё же находится в Англии. В конечностях буржуазного организма естественно должны скорее происходить насильственные катастрофы, чем в его сердце, где возможностей компенсирования больше»[15]. Одной из таких конечностей была Германия 40-х годов.
Таким образом если вся Европа ощущала англо-русское господство, то на Германию этот двойной гнёт падал с особой силой, потому что через неё пролегала в то время экономическая и политическая граница, отделяющая Восток от Запада. Но именно положение её в качестве одной из конечностей буржуазного организма сгущало в ней революционную атмосферу и создавало возможность развития буржуазной революции как непосредственного пролога к пролетарской.
Надо указать ещё на одно противоречие в области теоретического сознания, которое проистекает из уже указанных выше противоречий. Это противоречие обнаружилось с особой силой ко времени возникновения марксизма также именно в Германии. Это — характернейший момент буржуазной идеологии, имеющий в основе своей противоречия классов и противоречие между умственным и физическим трудом, — разрыв между теорией и практикой.
Некогда буржуазное общество в силу внутренних потребностей своего развития, по мере освобождения от пут феодальной системы с необходимостью толкало своих представителей на путь развития теоретического познания. Буржуазия стремилась с помощью научного знания разрушить господство римско-католической церкви как интернационального центра, цементирующего феодальную систему. С другой стороны, через познание свойств материальных тел и форм проявления сил природы она ставила своей задачей развивать производительные силы. Феодальному обществу с его религией, теологией и метафизикой буржуазия противопоставляла союз естествознания с материалистической философией. XVIII в. — век Великой французской революции и промышленной революции в Англии — был практическим торжеством этой теории.