Диалог с Трифоном иудеем
Шрифт:
— Как же, спросил он, — философы могут мыслить или говорить правильно о Боге, когда они не имеют познания о Нем, ни видели Его, ни слышали о Нем?
— Конечно, отец, отвечал я. Божество не может быть видимо глазами как прочие живые существа: оно может быть постигнуто только умом, как говорит Платон, и я в том верю ему.
4. — Есть ли в нашем уме, спросил он, сила такой природы и объема, чтобы могла постигать то, что не было прежде сообщено ему посредством чувств? Или ум человека увидит ли когда Бога, если не будет он наставлен Святым Духом?
— Платон говорит, отвечал я, что
— Какое же сродство, спросил он, — имеем мы с Богом? Разве и душа божественна и бессмертна и есть часть того верховного Ума? Как он видит Бога, таким же образом и мы можем умом нашим постигать божество и чрез то уже блаженствовать?
— Совершенно так, сказал я.
— Уже ли души всех животных, спросил он, постигают Его? Или душа человека одного рода, а душа лошади или осла иного?
— Нет, отвечал я, — но души во всех одинаковы.
— Увидят ли Бога и лошади и ослы, сказал он, или видели ли они Его когда-нибудь?
— Нет, отвечал я, — и немногие из людей видят Его, но только те, которые жили праведно и сделались чисты чрез справедливость и всякую добродетель.
— Значит, человек видит Бога, возразил он, не по сродству своему с Ним и не потому, что имеет ум, но потому, что воздержен и справедлив.
— Да, сказал я, и потому еще, что он одарен способностью мыслить о Нем.
— Что ж? А козы или овцы обожают ли кого?
— Никого, сказал я.
— Увидят ли Бога, по твоему рассуждению, и эти животные? спросил он.
— Нет, потому что тело их таково, что препятствует им.
— А если бы эти животные могли говорить, сказал он, — будь уверен, что они с большею справедливостью порицали бы наше тело. Но теперь допустим это, и пусть будет так, как ты говоришь. Скажи мне вот что: душа видит Бога тогда ли, когда она находится в теле, или когда освободится от него?
— И в то время, пока существует в человеческом виде, сказал я, — она может созерцать Бога умом, но особенно тогда, когда отрешится от тела и будет существовать самостоятельно, она достигнет того, что любила всецело и всегда.
— Помнит ли она об этом, когда опять соединяется с человеческим телом?
— Не думаю, сказал я.
— Какая же польза для душ, видевших Бога, или какое преимущество имеет человек, видевший Его, пред не видевшим, если он не помнит даже того, что она видела Его?
— Не могу сказать, отвечал я.
— А что терпят те, которые признаны недостойными этого видения?
— Они заключаются, как бы в узы, в тела некоторых животных, и это их наказание.
— Знают ли они, что по этой именно причине они заключены в такие тела и что они согрешили?
— Не думаю.
— Кажется, что и для этих душ нет никакой пользы от наказания; да и нельзя сказать, что они наказываются, если не сознают
— Конечно, нет.
— Итак души не видят Бога, не переходят в другие тела, иначе они знали бы, что они наказываются таким образом, и боялись бы совершить потом и самый легкий грех. Но я согласен, продолжал он — что души способны понимать, что есть Бог, и что справедливость и благочестие — добро.
— Справедливо говоришь, сказал я.
5. — И эти философы ничего не знают о таких вещах, ибо не могут сказать даже, что такое душа.
— Это кажется несправедливо.
— Иначе не следует называть ее бессмертною, ибо если она бессмертна, то и безначальная.
— По мнению некоторых платоников, она безначальная и бессмертна.
— И самый мир ты называешь безначальным?
— Некоторые утверждают это, но я не согласен с ними.
— Справедливо делаешь. Ибо какое основание думать, чтобы тело, имеющее такую твердость и силу сопротивления, сложное и изменяемое, ежедневно разрушающееся и обновляющееся, не произошло от какой-либо причины? Если же имеет начало, то и души необходимо получили начало и могут перестать существовать: ибо они произведены для людей и прочих животных, даже если, по твоему мнению, они произошли отдельно, а не вместе с своими телами.
— Кажется, это справедливо.
— Итак они не бессмертны.
— Нет, потому что и самый мир, как мы видели, получил начало.
— Но в то же время я не утверждаю, чтобы души уничтожились, ибо это было бы весьма выгодно для злых. Что же бывает с ними? Души благочестивых находятся в лучшем месте, а злые и беззаконные — в худшем ожидая здесь времени суда. Таким образом те, которые оказались достойными видеть Бога, уже не умирают, а другие подвергаются наказанию, доколе Богу угодно, чтоб они существовали и были наказываемы.
— Что ты говоришь, не то же ли, что и Платон в Тимее преподает относительно мира: он, по словам его, подвержен разрушению, поколику получил начало: однако не разрушится и не подвергается року смерти, потому что Бог так хочет? Не думаешь ли, что это самое относится и к душе и вообще ко всем вещам? Ибо все, что после Бога существует или будет существовать, имеет тленную природу и может разрушиться и уничтожиться; Бог один безначален и неразрушим и потому-то Он есть Бог, все же прочее после Него имеет начало и подлежит разрушению. Поэтому души и смертны и подвергаются наказанию, ибо если бы они были безначальны, то не грешили бы и но были заражены глупостью, не были бы то робки, то опять дерзки, ни добровольно не переселялись бы в свиней, змей и собак, ни могли бы быть к тому принуждены, потому именно, что они безначальны. Ибо одно безначальное сходно с другим безначальным, равно и тожественно ему; и одного нельзя ставить выше другого по силе или по чести. Отсюда невозможно, чтобы были многие безначальные существа, ибо если бы было какое различие между ними, то сколько бы ты ни искал, не нашел бы причины различия, но все простираясь мыслию в бесконечность, наконец после всех трудов ты остановишься на одном безначальном, и это назовешь причиною всех вещей. Разве этого не знали, говорю, Платон и Пифагор, мудрецы, которые сделались для нас как бы стеною и оплотом философии?