Диалоги (декабрь 2003 г.)

Гордон Александр Гарриевич

А.Н. К лучшему климату.

А.К. Объективно хуже стало.

А.Н. Андрей, дорогой, у нас очень мало времени, и я изо всех сил стараюсь не уходить в частности…

А.К. Но ведь все состоит именно из частностей.

А.Н. Без вероятностных оговорок мы вообще ничего не можем построить. Поэтому я их просто опускаю как само собой разумеющиеся. Может, успею привести хоть один еще иллюстративный пример. Расскажу о революции осевого времени.

А.Г. Это что такое?

А.Н. Это середина первого тысячелетия до новой эры. Когда одновременно на огромной Ойкумене от Иудеи и Греции до Индии и Китая происходили однотипные и очень крутые изменения в духовной культуре. Резко изменились культурные и

политические ценности, политическая риторика, принципы ведения военных действий и так далее.

А.Г. Первое тысячелетие до нашей эры – вы сказали?

А.Н. Несколько веков в середине первого тысячелетия до новой эры. Карл Ясперс, который первым об этом стал писать, сформулировал «загадку одновременности»: как могли столь существенные и однотипные изменения происходить параллельно во взаимоудаленных регионах – ведь средства связи оставались очень ограниченными. Но именно в ту эпоху впервые появляется критическое мышление и такие новые феномены, как рациональная мораль, личность, совесть. До этого безраздельно господствовало мышление мифологическое. Все вокруг уподоблялось человеку, в дела людей постоянно вмешивались антропоморфные боги, и все запреты строились на их (богов) мстительном всеведении. Ты можешь людей обмануть, но богов не обманешь, и от их кары за неверный поступок не уйдешь…

Теперь впервые Заратуштра поставил проблему личного выбора и индивидуальной ответственности; иудейские пророки, Сократ, Конфуций заговорили о том, что мудрец избегает дурных поступков не из страха потусторонней кары, а оттого, что способен предвосхищать отдаленные последствия. Ценность знания, информации резко возросла во всех сферах социальной активности, включая военную.

Перестраивалась вся система социальных и политических ценностей, норм и представлений. В войнах доблестью стало считаться не количество убитых врагов, разрушенных и сожженных городов противника, как ранее, а достижение цели с минимальными потерями. Императоры и полководцы принялись публично «сожалеть» о пролитой крови, учиться военной разведке и пропаганде на войска и население противника, драматурги – описывать сражения глазами врагов…

Это одна из глобальных по значению революций, подоплеку которой помогает объяснить гипотеза техно-гуманитарного баланса. Дело в том, что за несколько веков до этого люди освоили железо, и стальное оружие, легкое, прочное и дешевое, быстро вытеснило бронзовое оружие на всей Ойкумене развитых городов-государств.

Понимаете, пока доминировало тяжелое, хрупкое и дорогое, оружие из бронзы, воевать могли только богатыри – физически очень сильные мужчины. Это были профессиональные небольшие армии, организовать, обучить и вооружить которые было делом очень трудоемким. Поэтому своих берегли, пленных убивали, и в бою стремились истребить как можно больше врагов. Покоренное население держали в повиновении только террором, статуи местных богов демонстративно разрушали, «увозили в плен» и так далее.

С появлением стального оружия профессиональные армии уступили место своего рода «народным ополчениям» – все мужское население вооружали в массовом порядке. От Ближнего Востока и Южной Европы до Дальнего Востока фиксируется рост кровопролитности войн, так как стальное оружие наложилось на психологию бронзового века. Я в одной книжке даже специально выписал из «Хрестоматии по Древнему Востоку» тексты, которые императоры и полководцы высекали на камнях – «отчеты» своим богам. Идет сплошное хвастовство: стольких-то я убил, столько-то городов разрушил. Какое-то садистское наваждение…

В итоге под угрозой оказалось дальнейшее существование передовых государств. На этот «вызов» истории духовная культура и ответила революцией осевого времени. По существу, везде, куда распространилось стальное оружие, стали проникать затем и новые ценности…

А.К. Что характерно: в осевое время никакие «осевые» идеологии в Вавилоне вроде бы не возникают.

А.Н. Потому что туда их привнесли извне. В 529 году до н.э. гениальный перс Кир Ахеменид, захватив Вавилон, обратился к его жителям с Манифестом: мои воины пришли с оружием, чтобы освободить вас и ваших богов от вашего плохого царя Набонида. Кстати, это был первый зафиксированный историками случай международной политической демагогии. Очень

скоро демагогия сделалась обычной политической практикой, частично потеснив прежние террористические приемы управления «чужим» населением. Андрей не любит политические аллюзии, но как тут не напомнить в шутку, что на территории Вавилона теперь находится Ирак. Только Джордж Буш не обладает гением Кира, чтобы придумать что-то радикально новое…

Примерами неолитической и осевой революций я сейчас ограничусь из-за дефицита времени. В моих книгах и статьях описано не менее семи подобных эпизодов, когда острые кризисы, спровоцированные техно-гуманитарным дисбалансом культуры, разрешились кардинальными комплексными и, по большому счету, необратимыми изменениями. Эти эпизоды стали переломными вехами общечеловеческой истории.

Еще раз подчеркну, что, хотя антропогенные кризисы всегда драматичны и чаще всего деструктивны, они могут иногда разрешаться творческими прорывами в новые эпохи. Общество на Земле сохранилось благодаря тому, что до сих пор люди, наращивая мощь технологий и проходя через горнило антропогенных катастроф, в конечном счете, умели адаптироваться к новообретенному могуществу – восстанавливать нарушенный баланс инструментального и гуманитарного интеллекта. Люди со временем не становились менее агрессивными (как часто и совершенно безосновательно трактуют наши результаты), но умножались, совершенствовались формы и механизмы сублимации агрессии в обход физического насилия.

Впрочем, формула техно-гуманитарного баланса предполагает и обратный вариант: когда качество внутренних регуляторов («мудрость») превосходит технологический потенциал («силу»). Тогда общество впадает в длительную спячку, своего рода экофильный застой. Иногда такой социум оставался в полусонном состоянии до тех пор, пока из него не выводили, подчас весьма бесцеремонно, соседи, драматически бодрствовавшие и потому развивавшиеся.

Вырисовывается несколько изощренная аллегория. История – это жестокая учительница, причем со своеобразными вкусами. Она терпеть не может двоечников и выставляет их за дверь, но не очень жалует и отличников. Отличников она отсаживает на задние парты, где они благополучно засыпают. Кто-то давно заметил, что счастливые народы не имеют истории. А материал истории – троечники, те, которые шалят, набивают себе шишки, но худо-бедно усваивают исторические уроки.

А.К. Небольшой комментарий к тому, что было сказано. Что касается кризиса первого тысячелетия до нашей эры, действительно, это уже более документированный случай, когда можно говорить об антропогенном кризисе, хотя, скорей, об антропогенном социально-политическом кризисе.

Хотя здесь тоже остается много неясностей, например, в первом тысячелетии нашей эры железо распространилось и в Африке, то есть к моменту прихода европейцев в тропическую Африку, подавляющее большинство африканцев пользовалось железным оружием. Из модели Акопа следует, что и в Африке тоже должна была произойти осевая революция. В Африке осевой революции не произошло, значит, одной железной революции мало, должно быть что-то еще. Я считаю, что «железная революция» – фактор, безусловно, важный, но объясняет он порядка одного процента, а оставшиеся 99 процентов должны иметь какие-то другие объяснения.

Я хотел бы обсудить и еще один вопрос. Мы с Акопом постоянно спорим – в том числе и о самом названии «техно-гуманитарный баланс», но прежде всего о том, почему люди не истребили себя. Сейчас Акоп стал делать больше оговорок, и вообще, на мой взгляд, развивает свою модель в правильном направлении, хотя все время прорываются и рецидивы старой модели, типа объяснения всего чем-то типа «роста мудрости», что несколько вводит в заблуждение, в особенности, когда касается тех сложных обществ, про которые мы говорили применительно к проблеме осевого времени. Там дело-то, конечно, не только в росте мудрости и совершенствовании идеологии. Действительно, почему в крупных государствах люди не истребляют себя помимо всякой мудрости? А ведь во многом именно потому, что любое развитое государство едва ли не первое, что делает, так это разоружает своих граждан. Акоп, например, часто говорит о том, что разрушительная сила оружия выросла с начала истории на 14 порядков, а вроде бы количество убийств на душу населения при этом не возросло, и объясняет это именно «ростом человеческой мудрости».