Диалоги в антракте
Шрифт:
Как-то в один из последних приездов Михаила Михайловича Зощенко в Москву вспомнился далекий день первого знакомства, он тогда явился перед нами в роли сказочника и, может, поэтому сам этого не забыл. А вышло так.
Когда взрослые наконец собрались за столом, нужно было выпроводить мешающих всем детей. Моего закадычного дружка Петю Петрова и меня заманили в полутемную спальню, пообещав замечательную новую сказку. Мы довольно прохладно отнеслись к этому обещанию, так как насквозь видели уловку родителей, и поэтому расположились слушать рассказчика с видом обиженных родственников.
Угомонить
Одна из этих «сказок» сохранилась. Потом как читатель я узнал ее в маленьком рассказе про мальчика, который запутался в штанине.
– Когда впервые заработали деньги?
– Впервые я заработал своим трудом не деньги, а хлеб. Интернат отправили на уборку в колхоз. Там почти все дни я работал на току. Привез матери выданные по бумагам с печатями пузатые мешочки с мукой и зерном. А трудовую книжку, видимо, можно было бы начать с пятнадцати лет. Тогда я был принят на работу в городской театр в качестве рабочего сцены, хотя делать приходилось все. Подсобный персонал этого театра состоял из трех человек. Но главное, что кроме зарплаты я получал еще продуктовую карточку служащего, благодаря чему в собственных глазах уже ничем не отличался от умудренного опытом взрослого человека.
Я возвращался вместе со взрослыми после окончания спектакля, когда одноэтажный керосиновый городок уже спал. Несмотря на поздний час, мы с мамой пили чай, а потом в холодных сенях я тайно курил махорку. Именно в эти минуты, в сенях, я чувствовал себя настоящим мужчиной, опорой и надеждой всей семьи.
– Если бы по воле обстоятельств вам не пришлось бы больше заниматься актерством, режиссурой, какую профессию вы бы себе избрали?
– Теперь, вероятно, что-то писал бы. А раньше, потеряв возможность играть и режиссировать, я все-таки, наверное, остался бы при театре, так как люблю самое это место и с детства практически знаю многие необходимые сцене профессии.
Но «про запас» берегу и профессиональные права шофера, даже с некоторым стажем работы на тяжелых бортовых машинах, н удостоверение школы автомехаников, которую я окончил, будучи в армии, и документ, выданный мне в свое время как корреспонденту журнала «Театр», где я довольно долго и увлеченно работал в кругу замечательных журналистов.
Я перечислил вам только то, на что имею подтвержденное документами право, но кто знает, может, и мои любительские увлечения могли бы стать делом жизни.
– Что, по-вашему, помогает человеку сохранять себя?
– Любимое дело и собственная совесть.
– Кому вы завидуете?
– Тем, кто не зависит от чужой
– Что вы пожелали бы своим детям?
– Хорошей, счастливой старости.
– Чем занимаетесь в свободное от съемок время?
– Если не считать всяких общественных и домашних дел, на которые в свободное от съемок время уходит большая часть жизни, то, кажется, все мои занятия как-то связаны с режиссурой и всяким писанием.
К примеру, между съемками «Игрока» и «Бега» главной и постоянной была работа над всем, что связано с Достоевским. Но в то же время сделана и постановка на радио.
Там я открыл для себя целую область новых увлекательных задач и возможностей. В другое «свободное время» я делал полуторачасовую передачу о композиторе Андрее Петрове для телевидения. И тут, разумеется, тоже понадобились планы, наброски, тексты.
Я не говорю о всякой «видимой» актерской работе. Конечно, приходится еще и выступать, и читать по радио, и вести передачи на телестудии.
– Ваше отношение к работе на телевидении?
– Всякий раз, как мне приходится работать на телевидении, я злюсь от своего бессилия, от того, что не знаю, не слышу того единственно верного тона, того специального ключа, в котором сегодня следует работать именно для телевизионного зрителя.
На сцене верную тональность подсказывает живой зал, в кино есть свои уже апробированные законы поведения и «правила игры», а на телеэкране они пока еще складываются, по крупицам собираясь из отдельных удач и случайных озарений.
Только очень талантливым, влюбленным в свое дело людям под силу открыть этот секрет. Тут одинаково важно найти и актерский, и режиссерский, и операторский ход к невидимому залу.
Последнее время такие открытия, черты чисто телевизионного действа появляются в разных передачах. То это роль комментатора исторических сцен, то форма спектакля, где актер окружен не декорациями, а только миром вещей, лаконичными деталями обстановки, то какое-то особенное, едва уловимое движение камеры, благодаря которому исполнитель точно вплывает в вашу комнату, в круг сидящих у телевизора людей, то просто особая, естественно родившаяся интонация, сразу превращающая вас в собеседника того, кто появился на экране.
И самое замечательное, что все это видно не только специалистам, но и широчайшему кругу зрителей. Независимо от возраста и положения они точно реагируют на каждый момент живого контакта с исполнителем.
Я совершенно уверен, что как только актеры обретут на телевидении свою собственную манеру, свой способ и форму внутренней связи со зрителем, эффект передач превзойдет все ожидания и мгновенно оттеснит механическое показывание кино– или театральных постановок.
Тогда сфера телевидения сама собой освободится от чужого сырья, от старых пут соседних зрелищ и начнет собственный путь, может быть, не менее интересный и яркий, чем тот, на котором теперь находятся театр или кино.