Диалоги
Шрифт:
Неизвестный. Вот почему. Таинство Миропомазания мне представляется ненужным потому, что оно повторяет то, что дано уже в крещении. Ведь человек переродился. Ему дана благодать для новой чистой духовной жизни. К чему же еще специальное таинство, какие-то специальные сверхъестественные силы! Для чего? Раз уж дана человеку перерождающая его благодать, остальное, то есть действенность в его жизни этой благодати, зависит от него самого. По-моему, вообще благодать одна — один Бог, одна в Нем сила. И все эти отдельные частные ее виды в разных таинствах кажутся мне измышлениями человеческого ума, привыкшего к «деланиям».
Таинство Елеосвящения представляется мне особенно странным. Ведь Церковь молится о больных, очевидно веруя, что Бог слышит и исполняет эти молитвы. Зачем же таинство? Почему без особого священнодействия и помазывания маслом нельзя просить Бога об исцелении? Зачем тут нужна какая-то особая благодать?
Духовник.
Так же различны дары благодати и в таинствах, хотя Дух один и тот же.
Теперь рассмотрим таинство Миропомазания. Да, рождение свыше, внутренне новое бытие через таинственное присоединение к Церкви, то есть к Телу Христову — совершилось в Крещении. Дана благодать для того, чтобы встать на путь спасения. Это один дар. Но ведь этим внутренним рождением человек не изъят из вещественного мира. Он, родившись свыше, продолжает жить в среде естественного природного бытия, и стихии мира стремятся загасить эту вновь затеплившуюся духовную жизнь. Наш ум, наши чувства, наша воля все время подвержены опасности сделаться достоянием не этого вновь рожденного человека, а того ветхого человека, который, пока на земле, заключен в нашей плоти. Нужна «печать дара Духа Святого», которая дала бы силы этому вновь рожденному Благодатию Божией человеку по-новому мыслить, по-новому чувствовать, по-новому действовать, по-новому видеть, слышать, ощущать весь мир. Вот эта печать Духа Святого как бы восполняет таинство Крещения, в котором вновь рожден человек, и преподается Церковью в таинстве Миропомазания, обычно не отдельном от Крещения. Отказаться от этого таинства — значит отказаться от той полноты даров Духа Святого, которые по милости своей дает Господь.
Неизвестный. Разве этой полноты нет в Крещении?
Духовник. Нет, подобно тому, как рождение и начало физической жизни еще не есть полное развитие организма.
Неизвестный. Другими словами, от Крещения — духовное рождение, от Миропомазания — духовный рост?
Духовник. Совершенно верно.
Неизвестный. Теперь я понимаю это. Но Елеосвящение? То, что сказал ты о миропомазании, не отвечает на вопрос о Елеосвящении.
Духовник. Конечно. Вопрос об этом таинстве связан с вопросом об отношении Церкви к нашим физическим немощам. Медицина различает разные физические причины человеческих заболеваний. А Церковь различает разные духовные причины. Болезни бывают, как наказание, как вразумление, как испытание терпения и веры, — но все они имеют в своем основании каши грехи, начиная с греха первородного, и в этом смысле болезнь — начало физической смерти. В связи с разными духовными причинами болезни могут быть и самые различные обращения к Богу со стороны болящих. Церковь, молясь за Богослужением об исцелении в немощах лежащих, полагает, что акт веры и любви, который свидетельствуется Церковью в этой молитве, — восполняет то, что хочет Господь от души болящего человека. И Господь дает ему выздоровление. Но иногда такая молитва отдельных людей и всей Церкви бывает недостаточна. Болезнь продолжается. Господь как бы призывает человека к чему-то большему. Посещает его этой болезнью. Хочет от него или покаяния, или исправления, или веры, или терпения. Человек сознает это, но чувствует себя духовно слабым, ему нужна особая благодатная помощь. И тогда он испрашивает у Церкви таинство святого елея. Это таинство в одно и то же время и покаяние, и молитва об исцелении, и обет по выздоровлении посвятить свою жизнь Богу, и испрашивание благодати Божией, которая дала бы силы исполнить все это. Прочти молитвы, которые произносит священник во время совершения этого таинства: «Исцели раба твоего от обдержаща его телесныя и духовныя немощи и оживотвори его благодатию Христа Твоего»… «Яко да возстав рукою Твоею крепкою поработает Тебе со всяким благодарением»… «Рабу Твоему в немощи духовной и телесной сущему исцеление даруй, подая ему оставление грехов и прощение согрешений вольных же и невольных…»
Неужели ты не видишь здесь разницы с простою молитвою о болящих? Здесь не только молитва, здесь покаяние, обещание и просьба о благодатной помощи, если исцеление будет дано. Как же можно говорить, что таинство это не нужно! Так можно говорить, только никогда не болев или никогда не переживая болезнь, как переживают ее люди веры.
Неизвестный. Но однако не всегда исцеляются после этого таинства.
Духовник. Не всегда. Но что это показывает? Конечно, не, ненужность таинства. Это показывает, что Господь положил взять душу данного человека и пресечь его земную жизнь.
Неизвестный. Может быть… Может быть, это и так…
Духовник. Какие же еще у тебя сомнения?
Неизвестный. Прежде чем говорить о самом главном — еще несколько слов о таинстве Покаяния. О таинстве Рукоположения я говорить не буду. Я признаю, что раз есть иерархия, то должно быть и особое священнодействие, при котором передаются иерархические права, а значит и силы для их осуществления. Но вот таинство Исповеди. Оно-то зачем? Разве человек не может раскаяться и получить прощение прямо от Бога? Зачем тут: «прощаю и разрешаю»? Неужели без этого Бог не может простить грешника? И потом, какая благодать передается человеку в таинстве Исповеди? Ему прощают грехи, которые почему-то не мог простить непосредственно сам Бог? Вот и все. Почему же таинство?
Духовник. Ты ставишь вопрос так: может ли человек покаяться перед Богом сам? Может. Может ли Бог простить грешника? Может. Но может ли это раскаяние и это прощение заменить таинство? Не может. Почему? Во-первых, потому, что Церковь прощает грехи не только в меру принесенного покаяния, а в значительной степени в долг. Исаак Сирии говорит, что человек, сподобившийся видеть свои грехи, блаженнее сподобившегося видеть Ангела. Так трудно вполне, по-настоящему увидеть свой грех. Церковь властию, которая дана ее иерархии, как бы восполняя немощность покаяния, снимает тяжесть греха полностью. Прощает Господь Иисус Христос «благодатию и щедротами своего человеколюбия», а священник свидетельствует об этом и поданной ему властью от лица Церкви Христовой не только прощает, но и разрешает, то есть освобождает от этого греха человеческую душу. Во-вторых. Не достаточно, чтобы грех был прощен и душа освобождена от него. Человек должен еще воссоединиться с Церковью. То разъединение, которое произошло в момент греха, должно быть уничтожено, и полное единство с Церковью, необходимое для таинства причащения, восстановлено действием особой благодати прощения. Вот это право разрешить или связать грех и даровано иерархии. То очищение от греха, которое необходимо для восстановления единства с Церковью, может дать только сама Церковь.
Неизвестный. Опять ты принуждаешь меня признаться, что мои сомнения явились результатом не вполне точного знания церковного учения.
Духовник. Я очень рад, что ты сознаешь это. Но ты пока ничего не сказал о таинстве Евхаристии. А признаться, я ждал, что ты с этого начнешь. Здесь сомнения всего более естественны.
Неизвестный. И ты не ошибся. Самые серьезные сомнения мои действительно касаются этого таинства. И в этом смысле, может быть, я и должен был — бы начать с них. Но я сделал наоборот. Я отложил их на конец. Мне казалось, что если все другие сомнения мои получат свое разрешение, тогда как бы ослабнут они и в отношении этого таинства. Отчасти так оно и случилось. Но все же многое осталось. Ты будешь говорить со мной об этом теперь же или отложим до следующего раза?
Духовник. Нет, говори сейчас.
Неизвестный. Таинство Евхаристии — это нечто совершенно иное, чем все остальные таинства. Там речь шла о передаче сверхъестественной силы в форме совершенно естественных внешних священнодействий. Не то в таинстве Причащения. Здесь я должен верить не только в невидимое и сверхъестественное соединение со Христом через невидимую благодатную силу, но должен верить в это, что кажущаяся естественная внешняя форма — как хлеб и вино, — на самом деле нечто совсем другое, уже не хлеб и вино, а каким-то чудом пресуществившееся истинное Тело и истинная Кровь Христа. Я должен поверить в нечто ужасное и совершенно невероятное и при этом съесть кусок этого Тела и глотнуть Крови для «действительного соединения со Христом»! Здесь во мне протестует решительно все. Во-первых, ум. Каким образом хлеб и вино, нисколько не меняясь по своему внешнему виду, — могут оказаться на самом деле уже не хлебом и вином, а Телом и Кровью? Во-вторых, протестует чувство. Чем-то чудовищным представляется мне это проглатывание Тела и Крови, если действительно такое пресуществление совершается. Наконец, протестует здравый смысл, который опять-таки спрашивает: да зачем все это нужно? Неужели «единение со Христом» требует такой вещественной и странной внешней формы, этого проглатывания кусочка Христа? Неужели эта дикая и почти безобразная нелепость, явно попавшая в христианство по невежеству и под влиянием языческих культов, тоже «святая истина», в защиту которой можно сказать что-либо разумное?