Диета старика
Шрифт:
– Перестань сосать руку, Китти!
– Все равно мне не быть женою герцога.
– Отчего же? Ты думаешь, герцог не захочет жениться на моей дочери? Ошибочка!
– Да, но я не хочу за герцога. Мне больше нравится директор театра.
– Хорошо, я выдам тебя за директора театра, если ты только вынешь изо рта свою руку и покажешь ее мне.
Китти показывает мне свою руку. В ней небольшая круглая дыра с коричневыми, как будто обуглившимися краями.
– Это Вольф тебе сделал?
– Да, это сделал гнусный Вольфганг. Теперь мне придется постоянно носить перчатку, скрывая стигмат.
– Она сама попросила меня об этом, - вымолвил Вольф. Он стоял посреди двора, в своем синем пальто, широкоплечий,
– Ты опять едешь на работу, Вольф?
– Да, еду. Что за работа была у бедного Вольфа, Рой! Его могли вызвать в любое время суток, и он немедленно собирался и ехал. Часто он приезжал глубокой ночью или даже под утро, смертельно усталый. И почему он выбрал именно эту профессию?
5
– Милый Ольберт, я чувствую себя неважно, - сказал герцог, заламывая прозрачные пальцы.
– Я тоскую.
– Ну-ну, ваше сиятельство, бодрее! Мы все порой тоскуем, а я так просто гнию. Старичок в кресле начинает волноваться.
– Отвратительно!
– бормочет он.
– Оле позволяет себе. Я всегда рад видеть малыша, но считаю: уж если ты призрак, то будь скромнее, наконец. Не годится игриво намекать на судьбу тела. И так ясно, что оно где-то распадается в укромном уголке. Но Ольберт остался таким, каким был всегда. Его с детства прозвали Tweedledoom в честь одного из близнецов Зазеркалья. Вообще-то людям искусства многое позволено.
– Над чем вы сейчас работаете, милый Ольберт?
– спрашивает герцог, удержав рыдания.
– Я вернулся к работе над ранней вещицей. Называется "Черная белочка". Я начал ее почти ребенком. Литература, в общем-то, это сплошной переходный период. Сейчас, через много лет, лишь редактирую свои пубертатные откровения. Когда неумолимое половое созревание выталкивает нас за границу детства, мы многое понимаем. В том числе и то, что нас так же бесцеремонно вытолкнут из жизни.
– Было бы чудесно, если бы прочли нам эту "Белочку".
– Хорошо. Можно сегодня вечером. Я приглашу кое-кого. С удовольствием прочту вещицу. Однако сейчас и я и мои вещицы - мы не нужны вам. Вы ищете Китти. Она в саду. Гоняется за бабочками. Если ей попадется птичка - она и птичкой не побрезгует.
Ольберт с хохотом хлопнул герцога по спине, и они разошлись. Писатель, шлепая разношенными тапочками, отдуваясь, стал подниматься по лестнице на второй этаж. Герцог, приложив к глазам руку, неверными шагами направился в сад. По дороге он задел плечом стеклянную дверь, и она со звоном ударилась об стену. Старик снова был один в гостиной.
6
Казалось бы, Вольф мог выбрать любую профессию. Перед ним были открыты все пути. Он был такой способный! Тихий, серьезный, задумчивый мальчик. Почти постоянно (за исключением занятий спортом) сидел в своей комнате над учебниками. Особенно увлекался химией. Малыш Оле со слезами жаловался, что брат пренебрегает им, не говорит с ним ни слова. Обиженный Оле забирался в кресло и в исступлении дергал ножками.
– Успокойся, Ольберт, - тихо говорил Вольф.
Я хорошо помню, как он стоял в дверях гостиной, в аккуратной школьной униформе серого цвета, и говорил, опустив голову, медленно протирая медную пуговицу на рукаве: "Успокойся, Ольберт".
Он был угрюм больше обычного и смотрел на беснующегося Ольберта исподлобья своими темно-синими печальными глазами. Оле удалось успокоить только обещанием,
– Ну, Оле, что было там, у учителя химии?
– Ах, папочка, - Ольберт слегка зажмуривает глаза и быстро облизывается (кажется, что у него два языка).
– Это было забавно. Мы пришли в гнусный квартал - грязные дома, высокие как небеса. И везде лужи, лужи: озера, омуты темной воды. Свобода, неравенство, братство. Каждый прохожий - проходимец. И все жадно смотрят на малыша Оле. Нищие хватают его съедобные ножки, предлагаяя благословить.
Оле жалобно пищит. Оле поджимает свои неокрепшие коготки. Оле цепляется за ручку своего братца Вольфика-в-гольфиках.
Неужели эльф Вольф, чистый, как больничное стекло, привел маленького брата в места смрада и нестабильности? О, мокрые помойки нестабильности!
И вот, милый папа, перед нами огромный дом. Вавилонская башня устыдилась бы. Железные лестницы лепятся по стене. Решетчатые ступеньки покрыты белым мхом и скользким калом птиц. Я испуган. Я отказываюсь балансировать на ржавых прутьях на потеху шалопаям. Однако - "успокойся, Ольберт" - имеется и внутренняя лестница. Но, Боже, как она прекрасна! Ущербные казенные ступени. Миллионы, миллиарды ступеней. Почти полная темнота. Редко мелькнет ангельское видение: оконце. А так продвигаемся на ощупь, держась за слизистую стену. Грязь. Грязь. Гольфики Вольфика плачевны. Мы идем полчаса, мы идем час. О трагическая судьба Ольберта! Он измучен. Он больше не может идти. А что же новоявленный Менделеев? Вольф задумался. Вольф ушел в себя. Вольфу не до слюнтяя Ольберта. Вольф стремится выше и выше… - лицо Оле искривляется, он готов снова разрыдаться, его кулачки истерически сжались, но рассказ все еще наполняет его, выскакивая на маленьких губках вместе с пузырьками слюны: Мы тащимся уже два часа. Что же ожидает нас там, наверху? Какой искусственный рай, созданный химическим вдохновением, послужит наградой за столь удручающие муки? Мы входим в зоны оживления. Несколько пролетов заполнены голосами, брызжет свет, на лестницу распахнуты двери каких-то анфилад. И слышна музыка. Вот неожиданность - здесь музицируют. Этажом выше - ряд комнат, романтически освещенных свечами. Видно, тут играют в увеселительные и, может быть, запретные игры.
Вольф не оглядывается по сторонам. Он поднимается мимо. Его ждет сам учитель химии. Однако Ольберт уже не в силах идти. Может быть, ему надо остаться здесь? Углубиться в какую-нибудь из анфилад, найти теплый серый уголок? Уткнуться туда навеки, между небом и землей? Одинокий крошечный толстячок, затерявшийся в великой и угрюмой суете мира…
Ротик малыша снова жалобно дрожит. В глазах стоят слезы. Вот его лицо сморщивается, как мяч, который сжали пальцами. Еще мгновение, и он запрокидывает голову, полностью отдаваясь воплю. Он уже не обращается ко мне, но к самому Богу, приглашая Его стать свидетелем загадочного и трогательного события. Нечасто ведь приходится наблюдать превращение пухлого веселого существа в фонтан скорби,
7
Теплый полдень, склоняющийся к сумеркам. Старичок прохаживается по комнате. Прислушивается. Слышен дальний стук пишущей машинки. Это Ольберт в своем кабинете работает над тельцем "Черной белочки".
– Вот уж не думал, что литераторы продолжают так щедро порождать текст после своей смерти, - смеется старик.
– Надо полагать, когда выйдет собрание его сочинений, оно будет состоять из двух томиков: творчество прижизненное и творчество посмертное. Белый томик, черный томик. Белый домик, черный домик.