Дикарь
Шрифт:
Ничего?
Что бы ни было, опасности он не ощущал.
Тишина.
Сопит Джер, подергивая во сне здоровой ногой. Больную он вытянул, пристроив на мхи. Рванина, которой он укрылся, сползла, но ночь довольно теплая.
Старик?
Тоже лежит, свернувшись калачиком подле костра. Дыхание ровное, поверхностное. И сердце бьется ровно. Стук сердца, в отличие от дыхания, не подделать.
Значит Ица?
Точно. Он ложился спать рядом, а теперь исчез.
Куда?
Вот ведь, неугомонный. Миха осторожно встал, стараясь
— Тихо, — Миха прижал палец к губам и старик кивнул, мол, понял. Он все одно огляделся и, только убедившись, что опасности нет, снова лег.
Прикрыл глаза.
И провалился в сон. Редкое умение. Сразу видно, опытный человек. Миха же встал. Ночной воздух был сырым и едко пах болотом. Легкий ветерок донес иные ароматы — цветущего багульника, стылой воды и зверя.
Зверь был рядом.
Миха сдержал ворчание, готовое вырваться из горла. Дикарь успокоил: зверь определенно не был хищным.
Лось.
Над болотом стлалась легкая дымка, прикрывала раскалившиеся за день мхи. И в ней-то медленно брел рогатый исполин. Сперва показалось, что он просто идет, то и дело останавливаясь, прислушиваясь к чему-то. Мягкие уши его шевелились, а вот корона рогов оставалась неподвижной.
Он что, людей не чует?
Лось — зверь осторожный. И сильный. С таким и волчья стая связываться не рискнет. Вот он подошел вплотную к острову, и только тогда Миха заметил мелкого.
Тот стоял на том самом выворотне, под которым когда-то прятался. Но теперь мальчишка, чтоб его, прятаться и не думал. Он просто стоял.
И смотрел.
На лося.
На матерого, мать его, лося, который, судя по размеру, и медведя ударом копыта упокоить способен. А главное, что Миха не чувствовал страха, одно лишь искреннее детское любопытство.
— Да чтоб тебя! — он рванул с места, понимая, что не успевает. И откликаясь на его движение, лось остановился. Показалось, что вот сейчас он развернется, уберется прочь, чтобы сгинуть в безбрежных просторах болота. От Михи ведь хищником пахнет, а лоси, даже здоровые, осторожны.
Но зверь вместо того, чтобы проявить благоразумие, вдруг тоже рванул навстречу.
Твою ж…
За ногу!
И другие органы!
Миха все-таки успел взлететь на поваленное дерево первым, за мгновенье до того, как рядом оказался лось. Миха сгреб мальчишку в охапку. А лось, издав вдруг протяжный визг — кто бы знал, что они орать умеют — вскинулся на дыбы.
Перед глазами мелькнуло брюхо, покрытое свалявшейся шерстью. И раздвоенное копыто, размером с таз.
Миха скатился в ямину, не дожидаясь, пока бешеная зверюга его затопчет.
— Нет, — Ица вывернулся из рук и ловко, что ящерка, бросился к зверю. — Нет, нет…
Он заговорил что-то быстро, на своем, непонятном языке. И вцепившись в огромные рога, повис на них. Показалось, что вот сейчас лось мотнет головой, и тощее тельце просто-напросто
— Так, — Ица выпустил рога. — Хорошо.
Что за…
Мальчишка стоял и с любопытством разглядывал зверя, который и не думал уходить, как не думал и нападать. Лось поднялся и теперь возвышался над ним. Огромный? Да он, мать его, не просто огромный! Он… кажется, такие твари водились в межледниковый период. Да у него размах рогов в метра четыре будет, если не больше.
Ица протянул руку и лось, вывалив темный язык, лизнул её. А мальчишка рассмеялся.
Да что тут вообще происходит!
— Что тут… — повторили Михин вопрос и лось вздрогнул, повернулся на голос. Ица же сказал что-то, а что — опять не понятно.
Зверь же понял.
И развернулся. Он уходил неспешно, преисполненный чувства собственного достоинства, зная, что не найдется никого, кто рискнул бы связаться с ним.
— Это лось был, да? — Джеррайя стоял на одной ноге, упираясь в нее руками. — Здоровущий. И мяса сколько. Надо было его убить.
— Надо, — Миха перехватил мелкого под мышки и поднял. — Убивай.
Вернувшись на поляну, он зевнул и поглядел на небо. Темень. И до рассвета время еще есть, стало быть, потратить его надо с пользой. Что же до остального, то Ица прижал палец к губам.
Правильно.
Не стоит привлекать внимания. Миха прикрыл глаза, уступая сознание Дикарю. Тот, кажется, происшествием не особо впечатлился.
Хороший шаман умеет говорить со зверями.
Да?
Миха будет знать.
Просторные одежды, которые принесли Ирграму, раздражали этой просторностью и жесткой тканью, что царапала ставшую вдруг неимоверно чувствительной кожу. Знать бы, надолго ли это.
Ирграм надеялся, что нет.
Он понимал, что кожа — самая малая из нынешних его проблем, ибо избавление от принесенной клятвы вещь куда более серьезное.
Поймет ли господин?
А если поймет, что сделает? Не решит ли, что Ирграм стал опасен? Не пришлет ли письмо кому-то из свиты, а ведь есть наверняка кто-то, кто приглядывает за Ирграмом, как он сам приглядывал за свитой? И не окончится ли новая жизнь, так и не начавшись?
Верховный, если и чувствовал раздражение гостя, то не показывал виду.
И говорить не спешил.
Он дождался, пока Ирграма поднимут, оботрут влажными полотенцами, от которых исходил резкий травянистый запах, оденут и помогут сесть. В комнате появится стол.
На столе — еда.
И вид её вызовет просто ужасающее чувство голода. Ирграму придется сдерживать себя, чтобы не наброситься на жареное мясо, уже не задумываясь над тем, откуда оно взялось.
Он будет есть. А Верховный ждать.
И лишь когда голод отступит, сменившись отупляющей сытостью, Верховный коснется золотой руки и скажет: