Дикари Ойкумены.Трилогия

Олди Генри Лайон

Гвидо Салюччи ослабил узел галстука. Отошел к окну, встал, глядя вдаль. Будущее, открывшееся взгляду председателя, судя по лицу Гвидо, менялось, принимало новые, не вполне ясные очертания. Пальцы мертвой хваткой вцепились в подоконник. Между руками Салюччи лежала фуражка имперского наместника. Повернув голову вправо, орел на кокарде примерялся, как бы ловчее впиться клювом в мякоть между большим и указательным пальцем.

– Козырь, – согласился председатель. – Сильный козырь. Если я зайду с него… Нет, не хватит. Продолжай, Тит. Ты бы не пришел ко мне с однимединственным козырем. Ты – опытный игрок, наверняка у тебя в рукаве лежит парочка тузов.

– Туз первый, бубновый: в ближайшее время Помпилия начнет сокращение числа рабов, необходимых

империи для существования и прогресса. Наши либурнарии уменьшат ежегодный сбор ботвы. Нравится?

– Чем вы компенсируете падение?

– Не твое дело. Будь доволен тем, что коекто из свободных граждан Ойкумены избежит визита абордажной пехоты. А в случае отказа – не избежит. На твоем месте я бы превратил этот факт в постамент для памятника.

Гвидо кивнул: продолжай.

– Туз второй, пиковый: реабилитация вольноотпущенников. Тебе прекрасно известно, что после нескольких лет рабства человек, даже отпущенный хозяином на свободу – не человек, а так, недоразумение. Родственники, взявшие на себя эту обузу, быстро превращаются в невротиков. Общение с тем, чей ресурс свободы выработан дотла – мучение, пытка. Я же утверждаю, что отныне часть рабов после вольной будет подлежать полному – или почти полному – восстановлению. Их ресурс во время пребывания в рабстве сохранится в объеме, достаточном для возвращения к нормальной жизни.

– Выкуп, – пробормотал Гвидо.

– Да, выкуп. Если раньше торговля вольноотпущенниками имела смысл только на ранних стадиях рабства, то теперь… Улавливаешь перспективы? И наконец, туз третий, крестовый: солнце Астлантиды, бешеное сердце. Есть шанс, что стараниями Великой Помпилии это солнце прекратит опасные игры в сверхновую и вернется на главную звездную последовательность. Начнет потихоньку гаснуть. Может быть, даже чуточку быстрее, чем подсказывают нам законы природы.

Председатель Совета повернулся к собеседнику. Тонкая полоска усов, прическа, уложенная волосок к волоску, барственная плавность жестов – нет, Гвидо Салюччи сейчас не был смешным, как смешон фат, пижон, записной щеголь. Ожидая ответа, Тит Флаций отдавал себе отчет в том, что играет с огнем.

Но игра стоила свеч.

– Я проведу это решение через Совет, – Гвидо сейчас походил на гематра, просчитывающего зубодробительную комбинацию. – Проведу, будь я проклят! Не знаю, какой туз ты оставил в резерве; не знаю, что позволило тебе явиться сюда со своими предложениями… Что ты нашел, Тит? Какую золотую жилу?!

– Я?

Тит Флаций сыграл краткое тремоло на панели стола. Над Астлантидой, окаменевшей в эйфории, всплыла добавочная голограмма: молодой офицер в мундире капитанкомандора ВКС Лиги. Включился звук: «Вы – свободные люди! Ваша свобода ничем не ограничена!»

– Это не я, – рассмеялся имперский наместник. – Это он.

– Я его помню, – двигаясь так, словно шел по хрупкому льду, председатель Совета Лиги приблизился к реконструкции. – Я помню этого парня. И знаешь что, Тит?

– Что?

– Он похож на тебя. Я имею в виду, на тебя в молодости.

КОНТРАПУНКТ

АСТЛАНТИДА ПО ПРОЗВИЩУ ОСТРОВ ЦАПЕЛЬ

(пять месяцев спустя)

Когда мне кажется, что мир устроен, мягко говоря, не наилучшим образом, когда хочется жаловаться, просить, наконец, требовать, потрясая кулаками, короче, когда клоунская натура готова уступить мизантропии и нытью, мне вспоминается из Венечки Золотого:

Я был плохим, теперь я стал хорошим,

Ура ура.

Насыпь мне, дядя, горстку хлебных крошек

На снег двора.

Ни пуха, дядя, на твои галоши,

И ни пера.

(из

воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

– Две минуты до цели.

Если б не наушники, Тизитль не услышал бы пилота: кабину вертолета наполнял тяжелый рокот винтов. Обе машины пошли на снижение. Налетел ветер, волнами зеленого моря заколыхались кроны деревьев, роняя пену листьев.

Деревня открылась в один миг. Казалось, джунгли обрезало исполинским ножом. По линии обреза змеился ручей, блестя чешуей солнечных бликов. Дальний берег оккупировала стайка плетеных хижин на сваях. Загоны для скота, огороды, утоптанный пятачок площади со свежим, еще дымящимся кострищем…

Вертолеты зависли над самой землей. За шумом винтов Тизитль скорее угадал, чем услышал, как с лязгом открылись раздвижные двери, и вниз живой мохнатой рекой хлынули нагуали. Он видел, как в зарослях сочной травы мелькает пятнистая спина Эзтли. Своего нагуаля полковник не спутал бы ни с каким другим леопардом. Звери растянулись облавным полукольцом, ворвались в деревню – и Тизитль потерял Эзтли из виду.

Машины стали набирать высоту.

По большому счету, сбор топлива – отлов рожденных вне каст – не числился в списке прямых обязанностей Тизитля. Даже в качестве руководителя операции, будь Тизитль Зельцин не полковником, а всего лишь капитаном – да хоть младшим лейтенантом! – нет, и все тут. У солярников и службеза разные путидорожки. Но родина сказала: «Надо!» – и полковник Зельцин ответил: «Есть!»

Остров Цапель трудно оправлялся от потрясения и обрушившейся следом Великой Депрессии; трудно и, гори оно в аду, медленно. Астлане приходили в себя, понимая: мир никогда не станет прежним. Рабочих рук, как ни странно, хватало. Апатичные и подавленные, люди уныло, но без возражений возвращались на службу, к станкам, за прилавки магазинов, в офисы и на поля. Разгребали завалы, отстраивали разрушенное. К счастью, разрушений оказалось не слишком много.

Проблема крылась в другом: исполнителей некому было направить. Проявить инициативу, повести за собой, организовать – просто приказать, наконец. В ситуации, когда депрессия ледяными когтями драла в клочья мозги и души, лидеры были наперечет, на вес золота. Гордитесь, полковник Зельцин, гордитесь и рвите задницу на государственный флаг. Тот, кто сказал вам: «Безопасность сейчас не главное!» – он тоже на свою беду сохранил силу воли и способность отдавать приказы. Чужаки отступили, разъяснил он. Провокации изза рубежа? За рубежом то же дерьмо, что и у нас. Мародеров, саботажников и мелкую шушеру возьмет к ногтю полиция. Недовольные? горлопаны? паникеры? – плевать! Их мало, погоды они не делают. Куда важнее экономика, в первую очередь – энергетика. Нужно топливо, а его поставки сократились втрое. Ловчих навалом, некому возглавить операции. Вот вы, полковник, и займитесь. Чем быстрее наладите работу, тем скорее вернетесь к любимому делу.

Выполняйте!

На подъем энергетики бросили не только Тизитля. Бодрячков, как называл полковник Зельцин людей, способных выдать славный пендель кому угодно, хоть родной матери, выдергивали буквально отовсюду. Сбор топлива, обратное переоснащение станций, переоборудованных чужаками… Часть станций оставили, как есть: работают на честном слове и свинячьем хрюке, но энергию дают, и ладушки. Когданибудь руки дойдут…

Лысеющий неврастеник, он же Остров Цапель, пользуясь остроумным сравнением, которое Тизитль подслушал во время дискуссии на самых верхах, в отчаянии рвал волосы на причинном месте и пытался вживить их в темя. В ряде случаев, отметил высокопоставленный шутник, боровшийся с депрессией при помощи черного юмора, это получалось. Вот вы, полковник? Вы же справляетесь в лучшем виде? Тизитль кивнул. В лучшем, нет слов. Он искренне считал, что начальству, заявившему «Безопасность сейчас не главное!», следовало бы отрезать язык и засунуть туда, не знаю куда. Впрочем, крамольные мысли полковник благоразумно держал при себе.