Дикая энергия. Лана

Дяченко Марина и Сергей

Не отчаиваться, говорит барабан. Не терять мужества. Не отчаиваться!

Барабан говорит? Или я говорю с собой? Он вовсе не такой примитивный, этот барабан. Он глубоко и чисто звучит под моими ладонями. Я вспоминаю плес Молний, праздник весны. Я вспоминаю Ярого. Я вспоминаю весенний рассвет в горах, крик петуха и песню соловья…

И когда я вспоминаю праздник имяположения — Алекс, лежащий рядом, вдруг содрогается и открывает глаза.

Тяжелее всех просыпается Лешка. Он ведь не слышит.

Приходится подносить барабан к самой его щеке — чтобы он кожей сильнее чувствовал вибрацию.

Наконец и Лешка приходит в себя. Целый час после этого мы сидим, ничего не делая и ни о чем не говоря, взявшись за руки. Странно, но мы счастливы.

Потом оцепенение спадает. В кабине погонщика находим паек на двое суток и, что важнее всего, бутыль с водой. Даем напиться прежде всего детям.

Внизу по-прежнему туман. Удобно расположившись на матрасах, мы беседуем — спокойно и с удовольствием, как когда-то в гнезде Перепелки.

— Нас взяли, как идиотов, — сетует Мавр. Видно, что эта мысль ранит его больнее всего. — Как слепых, беспомощных…

— Брось, — мягко говорит Перепелка. — Когда-то это должно было разрешиться. Неужели ты собирался весь остаток жизни прожить под землей?

— Смотря какой он, этот остаток, — бурчит Лифтер. — День, год…

Лешка играет моим барабаном. Улыбается.

— Ну и что теперь? — резонно спрашивает Алекс. И сам себе отвечает: — А ничего. Вломим ему из разрядника. Мало не покажется.

Я качаю головой:

— Покажется. Вагон подходит к тоннелю, там транспортер… и некуда деваться. Слуги Завода умеют воевать с людьми. А их, автоматов, на Заводе сотни.

— А этот твой… Хозяин? Сердце Завода?

— Он никогда не смотрит на топливо, — тихо говорю я. — Для него это не люди. Ему так проще.

Мавр фыркает. Перепелка вздыхает. Вагон катит и катит по тросу, чуть покачивается на ветру. День в самом разгаре. До гор еще далеко. Дети Перепелки смотрят в окно — мутное, забранное решеткой. Кажется, дневной свет сам по себе доставляет им удовольствие.

— Если бы мы могли спрыгнуть, — говорю я, — мы бы ушли к трем родам. Но мне просто повезло тогда, и ведь сейчас не зима… Что ты хочешь сказать, Лифтер?

Лифтер, лукаво усмехнувшись, распахивает куртку. Со внутренней стороны к ней пристегнут толстый моток прочнейшей дикой веревки.

Ночью мы сидим на крыше, свесив ноги, и любуемся горами. Туман разошелся. Небо в звездах. Внизу проплывают едва различимые горные хребты, иногда в свете звезд вспыхивают блюдечками озера. Запах леса явственно долетает сюда, и его не в состоянии перебить даже вонь машинного масла, которым смазаны блоки.

— Я счастлива, — тихо говорит Перепелка.

Мавр обнимает ее за плечи.

Алекс неожиданно обнимает меня.

— Спасибо, Лана, — говорит мне на самое ухо.

— Да за что?! Ведь я…

— Молчи. Молчи. Там будет видно.

Уж

не знаю как, но я ухитряюсь прозевать момент высадки. То ли канатка движется на этот раз быстрее, то ли разница между длинной зимней ночью и не очень длинной осенней сбила меня с толку. Когда вагон вдруг вздрагивает на знакомой опоре, я спохватываюсь, смотрю вперед… И понимаю, что огни, которые я принимала за низкие звезды, на самом деле — прожекторы Завода.

— Вниз! — кричу я. — Скорее!

Лифтер привязывает веревку к поручню. Я вытаскиваю из внутреннего кармана ночные очки, подарок кротов. Оба стекла треснули. Ну да мне не привыкать.

Под нами лес. Невысокий, ржавый, но все-таки лес, а не поле. Это сильно затрудняет спуск, но ровное пространство начинается слишком близко от Завода, в невозможной близости.

— Алекс, — говорю я, — давай, ты первый. Возьми разрядник.

Он не возражает. Кажется, он привык к тому, что я командую. Он повисает на тросе и соскальзывает в темноту. Я слежу за ним; Алекс теряется в бурой кроне, и веревка ослабевает.

— Пошли, — говорю сквозь зубы. — Один за другим.

Мавр берет на плечи дочь. Мальчик заявляет, что спустится сам. Я хочу одернуть его, заорать, что не время выламываться и демонстрировать самостоятельность, но встречаюсь с ним взглядом. И отступаю.

— Если мама разрешит, — говорю деревянным голосом.

— Разрешаю, — глухо говорит Перепелка. — Постарайся не удариться о ветку… Иди.

И мальчишка спускается, ловко, как настоящий дикий, пока не исчезает в кронах.

Перепелка спускается сразу за ним.

Потом Лешка.

— Я последний, — говорит Лифтер.

Молча мотаю головой. Огни Завода уже совсем близко.

— Лана, — говорит он укоризненно.

— Спускайся!

Он несколько секунд смотрит мне в глаза. Потом спускается по веревке. Я остаюсь в вагоне одна.

Уже виден приемный тоннель. Что скажет Хозяин, когда увидит, что вместо единиц энергии Заводу досталась на этот раз пустая оболочка?

Вспоминаю, как помахал мне рукой на прощание Стефан-Ловец. Криво усмехаюсь — и, ухватившись за веревку, ныряю в темноту.

Мы находим друг друга не сразу. Когда наконец собираемся вместе, солнце стоит уже довольно высоко. Все в царапинах, у Алекса подбит глаз, у Лешки ссадина на щеке, но серьезно никто не пострадал. Мальчишка, сын Перепелки, улыбается до ушей, его сестра смотрит вокруг широко открытыми глазами.

— А я думал, ты привираешь, — признается Мавр. — Когда ты рассказывала… про горы…

Ржавый лес заканчивается. Вокруг непередаваемая, нереальная красота: зелень сосен рядом с красно-желтыми деревьями и кустарниками, лимонно-оранжевый ковер на траве, кроваво-красные клены — и синее небо над головой. Такой синевы никогда не бывает в городе.