Дикая слива
Шрифт:
Удостоверившись, что любимая женщина устроена должным образом, он отбыл в загородные княжеские владения вместе с Сугар. А Мэй предстояло подготовиться к самому трудному и долгому ожиданию в жизни.
Глава 5
«Такая жара неминуемо принесет что-то нехорошее», — говорили старики.
В самом деле этим летом зной достигал такого предела, что было невозможно дышать. Солнце не светило, а жгло; вместе с тем оно казалось мутным, словно сияло сквозь
Раздавшаяся, облаченная в просторные одежды Сугар проводила дни в одной из дальних затененных комнат в окружении служанок, которые без устали махали веерами. Повсюду были разложены нефритовые пластины, ибо нефрит холоден даже в самые жаркие дни, и воткнуты ветви ивы, потому что ива предохраняет от злых духов, а кроме того способна вызвать дождь.
Когда в комнату вошел Киан, служанки мигом сложили веера и низко поклонились. На нем была дорожная одежда, и он уже представлял, как поскачет в Кантон по дороге, желтой от солнца, словно посыпанный золотистым песком путь императора.
Он сказал жене, что хочет купить ей подарок, что, разумеется, было ложью. Вот уже много недель Киан изнывал от тревоги за Мэй, которая томилась в раскаленном, как печь, домике на окраине Кантона. Как и Сугар, она дохаживала последние дни беременности, и он должен был удостовериться в том, что когда ей придет время рожать, рядом окажется опытная повитуха.
После отъезда из города Киан редко навещал Мэй. Возможно, Сугар пожаловалась Сарнай, что в Кантоне у него есть другая женщина, потому что старуха стерегла его, как цепной пес стережет кость.
Когда он сказал, что уезжает, Сугар ничего не сказала, лишь опустила ресницы. Она ничуть не подурнела, ее лицо оставалось молочно-белым, и глаза не утратили загадочного блеска. То, что со дня объявления о беременности муж больше не спал с ней, она воспринимала так же спокойно, как и то, что прежде он овладевал ею каждую ночь.
— Ты никуда не поедешь! Ни один порядочный супруг не покидает дом накануне первых родов жены! Ты должен приветствовать появление на свет своего сына, принести жертвы богам и предкам.
Киан вздрогнул от скрипучего голоса и, повернув голову, встретился с неподвижными, как у змеи, глазами Сарнай.
Она сразу сказала, что Сугар носит мальчика, и даже придумала имя, Айсин. Узнав об этом, Мэй (которая надеялась, что у нее родится дочь) сказала, что в случае появления на свет сына назовет его Ан.
Вчера Сарнай вытащила на свет деревянное седалище, такое же древнее, как семейная колыбель. Оно называлось «седалищем новой жизни» и имело отверстие, в которое попадал ребенок, выходящий из чрева роженицы. Не доверявшая никому Сарнай собиралась сама подхватить новорожденного.
Юйтан встал на сторону матери, и Киану
Сарнай как всегда оказалась права: Сугар родила крупного, красивого и крикливого мальчика, к которому тут же приставили свиту из кормилиц и нянек. От радости Юйтан закатил такой пир, что объелись даже окрестные нищие и бродячие собаки. А треск сотен начиненных порохом обрезков бамбука был слышен за многие ли.
«Я словно муравей на раскаленной сковороде, мучаюсь и бегаю по кругу, не находя выхода», — думал Киан, погоняя Айжина.
На пятый день непрерывных празднеств ему наконец удалось вырваться из дому. Он уехал все под тем же предлогом, что обязан сделать жене достойный подарок.
На самом деле Киан не знал, рад или нет. Ко всему прочему отныне на его совести лежала еще и тревога за этого ребенка.
Подъезжая к дому, в котором жила Мэй, Киан ожидал увидеть на воротах цветок, который означал бы появление на свет дочери, но там ничего не было. Возможно, ребенок еще не родился, или Мэй не стала соблюдать обычай из осторожности.
Киан привычно обогнул улицу и вошел в сад через заднюю калитку. В этом случае его всегда обжигало стыдом, потому что он был вынужден входить к своей первой и настоящей жене крадучись, как вор.
В увешанных бамбуковыми циновками комнатах было нежарко, хотя свет проникал даже через них, и на стенах играли лучики света, напоминавшие пчелиные соты.
Мэй полулежала в постели, и в руках у нее был крохотный сверток.
У Киана перехватило дыхание. Он бросился к ней. Обхватил руками ее лицо, зарылся пальцами в волосы, коснулся губами ее губ.
— Это девочка?
— Это Ан. А у Сугар?
Киан предпочел бы, чтобы Мэй не спрашивала о Сугар и другом ребенке, но все же ответил:
— Айсин.
Когда Киан положил на постель золотое кольцо с красной, как вино или кровь, яшмой, символом благополучия, спокойствия и счастья, Мэй печально улыбнулась. Кун никогда бы не смог купить ей такой подарок, а сын маньчжурского князя был для нее чужим.
— Когда он появился на свет?
— Три дня назад. А Айсин?
— Вчера. Прости, я хотел приехать, но не смог.
— Ты стал отцом двух сыновей, ты должен быть счастлив.
— А ты разве не счастлива, Мэй?
Отвернув уголок пеленки и посмотрев на нежное смуглое личико спящего ребенка, она ответила:
— Конечно, счастлива. Моему сыну не придется служить в «восьмизнаменной», он никогда не предстанет перед императором, не будет жертвой игр, в какие привыкли играть те, кто обладает богатством и властью!
— Я думаю о том, как сказать ему, кто я.
— Придет время, и все решится. Главное — у него буду я.