Дикая вода
Шрифт:
Ветер все так же шумел в верхушках деревьев. Скупое осеннее солнце уже только светило, но не грело. Димка повернулся в ту сторону, откуда начиналась трасса. И вдруг увидел, как прямо на него, по-куриному быстро махая куцыми крыльями, летит глухарь. Перелетев бульдозеры, он сел на кедр, ветка прогнулась под его тяжестью, и глухарь закачался на ней, как на пружине. Димка тут же присел на корточки и, не поднимая головы, стал пробираться к бульдозеру, где лежало ружье. Он уже потянул руку к кабине, когда услышал громкий окрик Геннадия Петровича:
– Оставь
Димка сначала не понял, чего хочет напарник, но тот повторил уже с раздражением в голосе:
– Оставь глухаря! Пусть летит.
Димка выпрямился и, повернувшись, направился к Панову. Глухарь, увидев идущего человека, с шумом снялся с ветки и скрылся за деревьями.
– Пусть летит, – уже мягче повторил Панов, поднявшись и провожая глухаря взглядом. – Может, это последний, которого мы видим.
Но Димка еще весь горел азартом, поэтому с горечью сказал:
– Зря ты так, Геннадий Петрович. Я бы его добыл.
– Зачем тебе нужен этот глухарь? – спросил Панов. – Ты что, с голоду умираешь? Я в тайге много лет работаю, в разных местах был, а глухарей всего несколько раз видел. Может, этот действительно последний.
– Странный ты человек, Геннадий Петрович, – не переставал сокрушаться Димка. – Столько всего за свою жизнь повидал, а глухаря жалеешь.
– Знаешь, Дима, сынок ты мой, – Панов положил широкую, тяжелую ладонь на его плечо. – Мы обо всем жалеть поздно начинаем. Нужно все делать так, чтобы потом не раскаиваться. Нефть уже всю продали. Теперь давай глухарей изведем. Что же тогда нашим детям достанется?
– Гудков трех глухарей за эту осень убил. Зина их готовила ему и Шумейко.
– Нашел, кому завидовать, – криво усмехнулся Панов. – После таких, как Гудков с Шумейко, на нашей земле пустыня и остается.
Димка в ответ на его слова только махнул рукой. Повернулся и размашистым шагом пошел к своему бульдозеру.
…Вечером к ним в вагончик зашел начальник участка Шумейко. Постоял около дверей, окидывая жилое помещение цепким взглядом, потом прошел к столу, сел на табуретку. Геннадий Петрович в это время, стоя на коленях, укладывал в тумбочке свои вещи. Увидев начальника, поднялся, сел на кровать.
– Далеко ушли? – глядя на него, спросил Шумейко.
– Да где далеко? – махнув рукой, ответил Панов. – На километр, не больше.
– А чего это вы у нас о работе спрашиваете? – влез в разговор Паша Коровин. – Вам ведь Гудков каждый вечер докладывает.
– Гудков Гудковым, а я хочу спросить у вас, – ответил Шумейко. – Мне сегодня заказчик звонил, у них наша стройка на особом контроле.
– Вы бы у них денег побольше попросили, – сказал Паша. – Я на этой стройке уже вторые сапоги донашиваю – и все за свой счет.
Он выставил ногу в новом кирзовом сапоге, покрутил носком. Шумейко мельком взглянул на сапоги и, не задержавшись на них, снова спросил Панова:
– Вы там, на трассе, елку случайно не видели?
– Зачем вам елка? – удивился Димка.
– Мне надо хорошую
– К Новому году готовитесь? – попытался съязвить Коровин.
– Ну, вот видишь, какой ты догадливый, – сказал Шумейко. – Скоро морозы начнутся, я сегодня месячный прогноз погоды получил. Сейчас бы хорошо елку спилить да вкопать ее у нашей конторы. Она бы до Нового года как свеженькая стояла.
– Нам – елку? – удивился Паша и, нагнувшись, посмотрел в глаза начальника участка, словно хотел удостовериться: уж не случилось ли чего у того с головой?
– Именно вам, – серьезно ответил Шумейко. – Мы на нее лампочки повесим, такие гирлянды будут… Какой же Новый год без елки?
Панову эта затея понравилась сразу. Поэтому он сказал:
– Завтра посмотрим. Если где поблизости растет, срубим и привезем.
Шумейко ушел. Димка встал с табуретки, подошел к окну. Над верхушками кедров светилась узкая светлая полоска, по верхнему краю которой клубились черные облака. Огромная оранжевая луна, пытаясь подняться над деревьями, запуталась в кронах и, не в силах выбраться из них, отбрасывала на небо желтый свет. На ее фоне деревья просвечивали четко очерченными черными силуэтами.
Димке почему-то вспомнился родной Алтай, неоглядная кулундинская степь, над которой осенними ночами тоже всходит такая же огромная оранжевая луна. И степь, тускло освещенная ее светом, тоже кажется неземной и таинственной. «Господи, как там в летнюю жару звенят кузнечики, – подумал он. – Воздух и так накален до такой степени, что кажется: дотронься до него рукой, и он зазвенит. А они стрекочут и стрекочут. Я уже несколько лет не слышал их пения. А осенью, когда едешь по полевой дороге, степь пахнет полынью и созревшими хлебами. Я отвык от этого запаха и забыл, как растет хлеб».
У него сжалось сердце от воспоминаний по родному земному уголку, он закрыл глаза и качнулся, приподнявшись на носках. А когда открыл глаза и снова посмотрел в окно, луны уже не было. Там, где еще мгновение назад она светилась огромным оранжевым кругом, сгустилась кромешная тьма. Лишь недалеко от деревьев вырисовывался желтый квадрат окна столовой. Зина, по всей видимости, еще была там. Димка натянул куртку и пошел в столовую.
Зина чистила картошку, бросая ее в наполненную водой огромную алюминиевую кастрюлю. Обернувшись на стук двери, она увидела Шабанова. Тут же встала, положила нож на стол, вытерла руки о передник.
– На дворе уже ночь, а у тебя свет горит, – оглядывая ее, сказал Димка. – Думаю, дай проверю.
– Я уже закончила, сейчас иду к себе, – ответила Зина, развязывая на спине тесемки передника.
Она аккуратно свернула его, положила на стол рядом с ножом, натянула на себя легкую курточку. Шагнув за порог столовой, Зина зябко передернула плечами и сказала, приложив ладони к щекам:
– Ух, как здесь холодно.
– Сейчас я тебя согрею, – сказал Димка, расстегнув куртку и накрыв девушку полой.