Дикая
Шрифт:
Ствол? Головка? Я старалась не расхохотаться, как восьмиклассница на уроке сексуального просвещения, но не смогла удержаться.
Дуг и Том уселись поблизости, притворяясь, что их это совершенно не интересует. Альберт и Мэтт лежали на брезенте, который мы расстелили для них в тени дерева подле Эдова грузовичка, слишком больные, чтобы двигаться куда-то, кроме туалета, куда им приходилось наведываться по нескольку раз в час. Они оба проснулись посреди ночи от болезни, в которой мы все начинали подозревать лямблиоз. Это недуг, спровоцированный водяным паразитом, который вызывает мучительный понос и рвоту, требует специальных медикаментов для лечения и почти всегда означает неделю или две воздержания от маршрута. Вот по этой причине те, кто идет по МТХ, проводят столько времени за разговорами о водяных фильтрах и
— Спасибо за помощь — вы так помогли мне облегчить мой рюкзак, — сказала я Альберту, когда мы на минуту остались наедине, прежде чем они уехали. Он отсутствующим взглядом посмотрел на меня со своего брезентового ложа. — Я не смогла бы сделать это сама.
Он слабо улыбнулся мне и кивнул.
— Кстати, — продолжала я, — я хотела сказать вам… о том, почему я решила пройти МТХ. Я развелась. Я была замужем и не так давно развелась. А еще около четырех лет назад умерла моя мама. Ей было всего 45 лет, у нее внезапно обнаружили рак, и она умерла. Это был тяжелый период в моей жизни, и я вроде как сбилась с пути. Поэтому я… — Глаза его расширились, он внимательно смотрел на меня. — Я подумала, что если я пройду маршрут, это поможет мне отыскать свою суть. — Я сделала какой-то неловкий жест ладонью, внезапно лишившись дара речи и немного удивившись, что позволила себе выложить ему столь многое.
Пока я смотрела, как они уезжают, меня захлестнула мощная волна теплого чувства. Эд должен был вернуться через несколько часов, но очень вероятно, что Альберта и Мэтта я больше никогда не увижу.
— Ну, теперь-то ты отыскала свои ориентиры, правда? — сказал он и сел, и лицо его засияло, несмотря на тошноту. Он поднялся, медленно добрел до грузовичка и забрался в кабину, усевшись рядом с сыном. Я залезла в кузов вместе с их рюкзаками и коробкой с вещами, которые мне больше не были нужны, и доехала вместе с ними до универмага. Когда мы до него добрались, Эд притормозил на пару минут; я выпрыгнула из кузова вместе с коробкой и помахала Альберту и Мэтту, крича им вслед: «Удачи!»
Пока я смотрела, как они уезжают, меня захлестнула мощная волна теплого чувства. Эд должен был вернуться через несколько часов, но очень вероятно, что Альберта и Мэтта я больше никогда не увижу. На следующий день я пойду к Высокой Сьерре с Дугом и Томом, и утром мне придется распрощаться заодно и с Эдом, и с Грэгом: Грэг собирался задержаться в Кеннеди-Медоуз еще на один день, и хотя он наверняка нагонит меня, это будет всего лишь мимолетная встреча, а затем и он уйдет прочь из моей жизни.
Я дошла до крыльца универмага и свалила в коробку все, кроме складной пилы, специальной высокотехнологичной вспышки для моей камеры и миниатюрного бинокля. Их я упаковала в прежнюю посылочную коробку и отправила Лизе в Портленд. Пока я заклеивала коробку скотчем, который одолжил мне Эд, у меня все время было чувство, что чего-то в ней не хватает.
Позже, на пути к палаточному лагерю, до меня дошло, чего там не было: толстого свертка презервативов.
Они исчезли. Все до единого.
Часть третья
Хребет Света
8. Символ пустоты
Кеннеди-Медоуз называют вратами Высокой Сьерры, и ранним утром следующего дня я прошла сквозь эти врата. Дуг и Том
Их уход оставил меня в меланхолии, хотя я также чувствовала нечто вроде облегчения, когда они исчезли между темными деревьями. Мне не нужно было ничего доставать из рюкзака; я просто хотела остаться одна. Одиночество всегда казалось мне самым подходящим для меня местом. Словно оно было не состоянием, а пространством, помещением, в которое я могла удалиться и быть той, кто на самом деле есть. Радикальное одиночество МТХ изменило это ощущение. Теперь одиночество было уже не помещением, но целым огромным миром. И я была там одна, живя в нем так, как никогда прежде. Жизнь на свежем воздухе, как сейчас, когда над головой не было даже крыши, заставило мир казаться одновременно и больше, и меньше. До этого времени я не слишком хорошо понимала огромность нашего мира — не понимала даже, насколько велико может быть расстояние в один километр. Пока не прошла каждый из этих километров своими ногами. Однако присутствовало и противоположное чувство — странная близость, которую я начала ощущать с тропой, по которой я шла в то утро мимо сосен пиньон и цветов губастиков, и с мелкими ручьями, которые я переходила вброд. Все это казалось знакомым и известным, хотя я никогда прежде здесь не была.
Мы обнялись и пожелали друг другу удачи, попрощавшись навсегда… Или на 15 минут — мы не знали точно.
Я шла в прохладе утра под ритм цокавшей по тропе моей новенькой лыжной палки, ощущая, как смещается и утрамбовывается облегченный, но все равно абсурдно тяжелый вес Монстра. Отправляясь этим утром в путь, я думала, что ощущения на тропе будут иными, что идти будет легче. В конце концов, ведь рюкзак облегчился. И не только благодаря Альберту, но и потому, что мне уже не нужно было нести с собой больше пары бутылок с водой одновременно — теперь я шла по менее засушливой части маршрута. Но спустя полтора часа я остановилась на привал, ощущая знакомую боль и дискомфорт. И в то же время чувствовала, что мое тело стало чуть-чуть покрепче, как и обещал Грэг.
Раньше я не слишком хорошо понимала огромность нашего мира — не понимала даже, насколько велико может быть расстояние в один километр. Пока не прошла каждый из этих километров своими ногами.
Это был первый день третьей недели, официально уже наступило лето — первая неделя июня. Я оказалась не только в другом времени года, но и в другой местности, все выше поднимаясь к дикому краю Южной Сьерры. За 64 километра, лежавших между Кеннеди-Медоуз и перевалом Трейл-Пасс, мне предстояло подняться с высоты в 1860 до почти 3350 метров. Даже в жаре этого первого полдня после возвращения на маршрут я чувствовала в воздухе дыхание прохлады, которое, несомненно, окутает меня ночью. Я теперь уже точно была в Сьерре — на любимом «Хребте Света» Мюира. Я проходила под огромными темными деревьями, которые почти полностью затеняли разросшиеся под их кронами меньшие растения, и через широкие травянистые лужайки, полные диких цветов. Я перебиралась через ручьи талой воды, переступая с одного шаткого камня на другой, помогая себе лыжной палкой. На скорости пешей ходьбы Сьерра-Невада казалась вполне проходимой. Ведь я всегда могла сделать следующий шаг. И только когда я вышла за поворот горы и увидела белые пики впереди, я усомнилась в своих способностях. Только тогда я подумала о том, насколько далеко мне еще нужно пройти, и утратила веру в то, что доберусь до цели.
На скорости пешей ходьбы Сьерра-Невада казалась вполне проходимой. Ведь я всегда могла сделать следующий шаг. И только когда я вышла за поворот горы и увидела белые пики впереди, я усомнилась в своих способностях.
Следы Дуга и Тома периодически появлялись передо мной то на глинистой, то на пыльной тропе. А к середине дня я набрела на них, сидевших у ручья, и на лицах их отразилось удивление, когда я подошла к ним. Я уселась рядом, принялась качать воду, и мы немного поболтали.
— Тебе следовало бы встать лагерем вместе с нами сегодня вечером, если ты нас нагонишь, — сказал Том, прежде чем они пошли дальше.