Дикая

Стрэйд Шерил

— Поймайте меня, если сможете! — сказала я, надеясь, что так и будет, опечаленная тем, что нам приходится так скоро расставаться. В тот вечер я в одиночестве разбила лагерь возле пруда, все еще обрадованная нашей встречей, размышляя о тех историях, которые они мне рассказывали, пока массировала после ужина ноги. Еще один почерневший ноготь отделялся от пальца. Я потянула за него, и он отскочил. Я отшвырнула его в траву.

Теперь между МТХ и мной была ничья. Счет был 5:5.

Я уселась в палатке, положив ноги на мешок с продуктами, читая книгу, которую получила вместе с посылкой — «Десять тысяч вещей» Марии Дермут, — пока глаза у меня не начали слипаться. Потом выключила фонарик и лежала в темноте. Сквозь дрему я слышала уханье совы, сидевшей на дереве прямо надо мной. «Ух-хуу, ух-хуу», — звала она голосом одновременно столь сильным и столь нежным, что я проснулась.

— Ух-хуу, — передразнила я ее, и сова

умолкла.

— Ух-хуу, — попробовала я снова.

— Ух-хуу, — отозвалась она.

Я вошла в заповедник Трех Сестер, который получил свое имя в честь гор, называемых Южной, Северной и Средней Сестрами. Каждая была выше 3000 метров — третья, четвертая и пятая по высоте горы в Орегоне. Они были бриллиантами в короне сравнительно близко стоящих друг к другу вулканических пиков, мимо которых мне предстояло идти в ближайшую неделю. Но я еще не видела их, поскольку шла с южной стороны МТХ, распевая на ходу песни и рассказывая обрывки стихотворений, через лес, состоявший из высоких дугласовых пихт, веймутовых сосен и горной тсуги, мимо озер и прудов.

Через пару дней после прощания с Тремя Молодыми Пижонами я сделала петлю, сойдя с маршрута, чтобы заглянуть в Элк-Лейк-Резорт — место, упомянутое в моем путеводителе. Это был небольшой магазинчик на берегу озера, который обслуживал рыбаков. Очень похожий на Шелтер-Коув-Резорт, но там было кафе, в котором подавали бургеры. Я не планировала сходить с маршрута. Но когда дошла до пересечения МТХ и тропы, ведущей к нему, мой бесконечный голод взял надо мной верх. Я пришла туда без нескольких минут одиннадцать утра. И оказалась там единственным человеком, не считая продавца. Я пробежала взглядом меню, произвела в уме подсчеты и заказала чизбургер, картошку фри и маленькую колу. А потом сидела там, наслаждаясь едой, окруженная стенами, увешанными рыбацкими трофеями. Мой счет составил шесть долларов и десять центов. Впервые за всю свою жизнь я не могла оставить чаевые. Оставлять два цента, кроме которых у меня больше ничего не было, казалось слишком похожим на оскорбление. Я вытащила небольшой прямоугольный блок марок, который хранила в зиплок-пакете вместе со своей водительской лицензией, и положила его рядом с тарелкой.

Для меня больше не имело значения, толстая я или худая. Меня заботил только вопрос, как бы добыть побольше еды.

— Извините… У меня нет лишних денег, но я оставила вам кое-что другое, — сказала я, слишком пристыженная, чтобы объяснять, что именно я оставила.

Мужчина только покачал головой и пробормотал что-то, я не расслышала его слова.

Я спустилась к пустынному маленькому пляжику вдоль озера Элк, зажав в руке два цента. Подумала, не бросить ли их в воду, загадав желание? Но решила этого не делать и сунула их в карман шортов. Просто на случай, если мне вдруг понадобятся два цента между этим местом и озером Олалли, до которого было еще добрых 160 километров. Не иметь ничего, кроме этих двух монеток, было ужасно и одновременно слегка забавно. Именно так я и представляла себе временами полное банкротство. Пока я стояла там и глядела на озеро, мне впервые в жизни пришло в голову, что проведенное в бедности детство может принести какую-то пользу. Вероятно, у меня не хватило бы бесстрашия отправиться в такой поход с таким малым количеством денег, если бы не мое детство. Экономическое положение моей семьи всегда ассоциировалось у меня с тем, чего я не могла получить — летнего лагеря, дополнительных уроков, путешествий, обучения в колледже. И той необъяснимой легкости, которая возникает у человека, когда у него есть доступ к кредитной карте, на которую кладет деньги кто-то другой. Но теперь я видела связь между детством, когда мои мать и отчим снова и снова упорно шли вперед, имея в кармане жалкие две монетки, и моим теперешним положением. Перед походом я не вычисляла точно, какое количество денег мне потребуется, не скопила это количество плюс еще немного, чтобы эти деньги послужили для меня буфером на случай непредвиденных расходов. Если бы я это делала, меня бы здесь не было. Я бы не шла уже восемьдесят с лишним дней по МТХ, нищая, но делая то, чего хотела, хотя разумный человек сказал бы, что я не могу себе этого позволить.

Не иметь ничего, кроме этих двух центов, было ужасно и одновременно слегка забавно. Именно так я и представляла себе временами полное банкротство.

Я пошла дальше, поднялась на обзорную площадку высотой 1980 метров, откуда мне были видны вершины на севере и востоке: Бачелор Бьютт и покрытый льдом Брокен Топ, и — выше их всех — Южная Сестра, достигавшая в высоту 3157 метров. В путеводителе было сказано, что это самая молодая, самая высокая и самая симметричная из Трех Сестер. Ее конус был сложен из более чем двух десятков различных видов вулканического камня, но мне она казалась однородной красновато-бурой горой, ее верхние склоны

покрывало кружево снега. Я опять двинулась вперед. Направление ветра сменилось, он снова стал теплым. Мне показалось, будто я вернулась в Калифорнию, со всей ее жарой и роскошными панорамами скалистой и зеленой земли, открывавшимися на целые километры вокруг.

Теперь, когда я вступила в официальные владения Трех Сестер, тропа больше не принадлежала мне одной. На высокогорных каменистых лужайках я встречала однодневных походников и людей, вышедших в кратковременные походы. И даже группу бойскаутов, поднявшихся в горы в поход с ночевкой. Я останавливалась, чтобы переговорить с некоторыми из них. «А у вас есть оружие? Вы не боитесь?» — спрашивали они, и их вопросы звучали эхом тех, которые я слышала все лето. «Нет, нет», — говорила я, посмеиваясь. Я повстречала двоих мужчин своего возраста, которые служили в Ираке во время «Бури в пустыне» и продолжали службу в армии, оба в чине капитанов. Они были аккуратно подстриженными, мускулистыми и симпатичными, словно только что сошедшими с рекрутского плаката. Мы устроили себе долгий дневной привал возле ручья, в который они опустили две банки пива, чтобы те охладились. Это был последний вечер их пятидневного похода. Они несли эти две банки с собой с самого начала, чтобы выпить их в последний вечер, отпраздновав окончание похода.

Добравшись до другой стороны кратеров, я с благодарностью вступила под кроны деревьев. И тут до меня дошло, что толпы туристов исчезли. Я снова была одна, только тропа и я.

Они желали услышать о моем походе все. Каково это — так долго идти по маршруту; что я видела, кого встречала и что, черт возьми, случилось с моими ногами. Они попросили разрешения по очереди поднять мой рюкзак и были поражены тем, что он тяжелее, чем рюкзак любого из них. Потом они собрались уходить, и я пожелала им удачи, все еще нежась на солнце на берегу ручья.

— Эй, Шерил! — обернувшись, крикнул один из них, когда они уже почти скрылись из виду. — Мы оставили для тебя одну банку пива в ручье. Это чтобы ты не смогла отказаться! Мы хотим, чтобы ты ее выпила, потому что ты круче нас обоих!

Я рассмеялась и поблагодарила их, потом дошла до ручья, чтобы достать банку, чувствуя себя польщенной и воодушевленной. Я осушила ее тем же вечером рядом с Обсидиановыми водопадами, которые получили свое имя в честь угольно-черных осколков вулканического стекла. Эти осколки покрывали тропу, издавая при каждом шаге лязг и шорох, словно я ступала по многослойному разбитому фарфору.

Гораздо меньшее восхищение я испытывала на следующий день, когда шла через перевал Маккензи в заповедную зону горы Вашингтон. Тропа стала еще более каменистой, когда я пересекала базальтовые потоки кратеров Белкнэп и Литтл Белкнэп. Здесь уже не было красивых сверкающих осколков камня среди по-весеннему зеленых лужаек. Теперь я шла через восьмикилометровую пустошь, усыпанную черными вулканическими камнями, размерами от бейсбольного мяча до футбольного, и то и дело подворачивала ступни. Ландшафт был голым и безлюдным, солнце палило нещадно, пока я с мучениями продвигалась в направлении горы Вашингтон. Добравшись до другой стороны кратеров, я с благодарностью вступила под кроны деревьев. И тут до меня дошло, что толпы туристов исчезли. Я снова была одна, только тропа и я.

На следующий день я миновала перевал Сантиам и вступила в заповедник горы Джефферсон. Он назван так по имени темной и внушительной вершины, высившейся к северу от меня. Я прошла мимо скалистой многоглавой горы Трехпалый Джек, которая вздымалась к небу, как изувеченная рука. И продолжала идти до самого вечера, пока солнце не стало исчезать за пеленой облаков и меня не начал обволакивать густой туман со всех сторон. День выдался жарким, но за какие-нибудь тридцать минут температура упала на двадцать градусов, ветер набрал силу, а потом внезапно стих. Я шла вверх по тропе так быстро, как могла, пот капал с моего тела, несмотря на прохладу. Я искала место, чтобы разбить лагерь. Приближалась темнота, но мне никак не удавалось найти ни единого достаточно плоского или чистого участка, чтобы поставить палатку. К тому времени как я нашла его — клочок земли неподалеку от маленького пруда, — было такое ощущение, что я попала внутрь облака. Воздух был пугающе неподвижен и безмолвен. За то время, которое потребовалось мне, чтобы поставить палатку и накачать бутылку воды с помощью моего неизменно медлительного фильтра, снова поднялся ветер, налетая яростными порывами, раскачивая ветви деревьев. Мне еще ни разу не приходилось попадать в бурю в горах. Я не боюсь, напоминала я себе, заползая обратно в палатку, даже не съев свой ужин. Я чувствовала себя слишком уязвимой, чтобы оставаться снаружи, хотя и знала, что от палатки особой защиты мне не дождаться. Я сидела там, объятая любопытством и страхом, подготавливая себя к мощной буре, которая так и не началась.