Дикие груши
Шрифт:
— Да ты не рад, что ли? — Мама так и застыла с газетой в руке.
— Почему не рад? Очень рад! Просто я уже видел газеты… И еще мне жаль Мухтара, он же мне друг. Ну подумай, какая у него жизнь? Всегда один со своей отарой. И в дождь и в хорошую погоду. И зимой и летом. И ночью и днем. Когда он бывает в кино и театре? Как он отдыхает? С кем из интересных людей общается? А ведь он был очень способный, прекрасно учился. Мог бы стать крупным специалистом в городе…
— Сейчас и у чабанов есть телевизоры, — выпалил Дауд, не давая маме ответить. — И кинофильмы им возят, и
— Это все довольно элементарно, — улыбнулся отец снисходительно. — Вы только представьте себе жизнь, оторванную от людей, от интересных и нужных людей. Ведь он же не видит никого, кроме баранов. Да еще таких же, как и он, чабанов.
— А если он любит свою работу? Понимает, как она важна! Это ведь существенно — знать, что ты делаешь нужное людям дело! А жить в горах, среди лугов и лесов, неба и солнца — что может быть прекраснее!
— Ну ладно, вам бы только спорить!
Отец явно начинал сердиться, и продолжать разговор не имело смысла.
Нет, Дауду не понравилось, как он говорил о дяде Мухтаре… Как-то снисходительно, что ли… А ведь сколько раз они с мамой вспоминали Мухтара — его бесхитростность, бескорыстие, доброжелательность, готовность всегда прийти на помощь. Его спокойная уверенность в том, что он делает, степенность горца всегда вызывала уважение у Дауда. Мухтар охотно рассказывал ему о своей жизни, о школе. С ним разговоры Дауда выходили более дружескими и откровенными, чем с родителями…
Дауд стоял возле свежепокрашенных ворот, как бы разглядывая свою работу. Временами он, правда, посматривал на Раисин балкон, но это так, между делом. К тому же на балконе все равно никого не было. И вот тут на тропинке, ведущей к их дому, он заметил дядю Мухтара. За Мухтаром покорно шел белый баран. Неужели они так пешком и пришли из аула? Да нет, не может быть. До города, наверное, добрались на машине.
На голове Мухтара была высоченная каракулевая папаха рыжего цвета. И одет он был как обычно: коричневые галифе, коричневая рубашка, перехваченная широким ремнем, черные хромовые сапоги.
Мухтар еще издали увидел Дауда, улыбнулся ему и прибавил шаг.
Дауд бросился навстречу.
— С приездом, дядя Мухтар!
— Салам алейкум, Дауд! Салам! — Мухтар протянул ему широкую загорелую руку.
Тщательно выбритое лицо Мухтара было смуглым и обветренным. Из-под козырьков рыжеватых бровей доверчиво и спокойно смотрели темные глаза, которые, казалось, излучали тепло.
— На папин юбилей приехали? — спросил Дауд, с удовольствием поглядев на большого барана. «При таком баране ягненок может и не понадобиться», — подумал он.
— Какой юбилей? — остановился Мухтар.
Папино сорокалетие.
— Когда?
— Послезавтра, двадцать седьмого.
— Чего не знал, того не знал, Дауд. Но очень рад, что как раз к юбилею прибыл. Отец на работе?
— В командировке, но сегодня вернется.
— Мама как поживает?
— Спасибо. Хорошо, по-моему.
— Ты как?
— Перешел в десятый, — важно сказал Дауд и тут же, словно почувствовав себя взрослым, стал расспрашивать Мухтара:
— Ну а ваши-то как поживают?
— Живы-здоровы,
— Жаль, что вы не взяли их с собой, — как бы от имени всего своего семейства сказал Дауд.
— Ты считаешь, всех надо было взять? — улыбнулся дядя Мухтар.
— Ну хотя бы Магомеда, — немного растерялся Дауд.
Магомед был его ровесник, и они подружились, когда Дауд в прошлом году приезжал к ним в аул на каникулы.
— Магомед пошел чабанить вместо меня.
— Дядя Мухтар, а кто старше — вы или папа?
— Я немного старше. Мне сорок уже исполнилось. Хотя забыл отметить. Не принято у нас. Наверное, это нехорошо. Ладно, зато юбилей твоего отца отметим как следует. Споем, старое вспомним, на свирели сыграем. Ну, а что отец, так больше и не играет на свирели?
— Играет, но редко. Когда какие-нибудь гости из аула.
— Далеко он поехал?
— На Самур, по-моему.
— На реку Самур?
— Ну да, там же красная рыба и черная икра.
— А то какой же без них день рождения?
— Папе хочется, чтобы все было, как у хакимов [15] .
— А мне как быть? Я-то ведь не хаким.
— Зато вы — первый папин друг. И мой тоже.
— Спасибо, Дауд, списибо, друг. — Мухтар похлопал его по плечу. — А ты, я вижу, совсем взрослый стал. Не так ли?
— Взрослый, — вздохнул Дауд, — зато многое перестал понимать.
Он сказал это неожиданно для самого себя. Наверное, он много думал об этом. А Мухтару можно было довериться без всяких опасений.
15
Хаким — начальник.
— Может, я тебе смогу помочь? Правду за правду. Недаром у нас такая пословица: «Друг не тот, кто медом губы мажет, а тот, кто правду в лицо говорит».
Они привязали барана к дереву возле черного ягненка, а сами вошли в дом.
Дауд предложил гостю кофе, но тот улыбнулся и попросил чаю.
Мухтар с Даудом удобно устроились во дворе на скамеечке.
Напротив в саду, суетливо переступая ногами, черный ягненок тыкался мордой в живот барану. Наконец тому это надоело, и он, наклонив голову, повернулся к ягненку рогами. Ягненок решил, что с ним играют — он тоже опустил голову и пошел на барана. Баран боднул его легонько, и потом оба, словно ничего не произошло, стали рядом.
Заметив, что Мухтар с удовольствием наблюдает за ягненком, Дауд спросил:
— Дядя Мухтар, почему у черного ягненка мясо вкуснее, чем у белого?
— Ты уверен в этом?
— Не знаю, папа говорил.
— Да, так многие считают, но я ничего не могу тебе сказать: я этой разницы не улавливаю. Говорят, это, мол, потому, что черный ягненок поглощает больше солнечных лучей, чем белый. Может, и так, но не знаю, не знаю… Другое дело, когда фрукты или овощи. Если лето дождливое и прохладное, земляника и малина — невкусные, несладкие, водянистые, а когда тепло и много солнца — слаще меда. Не так ли?