Дикие лебеди

Чжан Юн

Для заселения в гостиницу требовалось предъявить письмо с места работы. Мы с Вэнем и Нана получили письма из наших производственных звеньев в Ниннане, а Цзиньмин — из школы. Гостиницы были дешевы, но мы не могли сорить деньгами, потому что зарплаты наших родителей заметно урезали. Мы с Нана спали на одной кровати в общей комнате; мальчики поступали так же. Гостиницы не блистали чистотой и предлагали крайне ограниченный набор услуг. Перед тем, как лечь в постель, мы с Нана долго осматривали одеяло на предмет вшей и блох. Гостиничные тазы обычно покрывали кольца темно — серой или желтой грязи. Трахома и грибок встречались на каждом шагу, поэтому мы пользовались собственными тазами.

Как — то в двенадцать часов ночи нас разбудил громкий стук

в дверь: всем постояльцам требовалось встать и сделать «вечерний доклад» Председателю Мао. Этот фарс был из той же серии, что и «танцы верности». Люди собирались перед статуей или портретом Мао, скандировали изречения из красной книжки и кричали: «Да здравствует Председатель Мао, и еще раз да здравствует Председатель Мао, и еще, и еще раз да здравствует Председатель Мао!», размахивая книжками в такт.

Полусонные, мы с Нана поплелись прочь из нашей комнаты. Остальные обитатели гостиницы появлялись по двое, по трое, терли глаза, застегивали куртки и натягивали задники матерчатых тапок. Никто не смел жаловаться. В пять утра мы должны были вновь пройти через это испытание. Это называлось «утренняя просьба указаний» у Мао. Когда мы отправились в путь, Цзиньмин заметил: «В этом городе глава ревкома явно страдает бессонницей».

Гротескные формы поклонения Мао — декламация, значки с его изображением, размахивание цитатником — были частью нашей жизни уже некоторое время. Однако идолопоклонство распространилось еще больше, когда к концу 1968 года повсеместно учредили ревкомы. Члены комитетов рассудили, что лучшая тактика — не заниматься ничем, кроме разворачивания культа Мао и, разумеется, политических преследований. Однажды в аптеке в Чэнду старый провизор, бесстрастно глядя сквозь очки в серой оправе мимо меня, пробормотал: «Когда мы плывем по морям, нам нужен кормчий…» Повисла многозначительная пауза. Я не сразу сообразила, что должна закончить это предложение — подхалимское высказывание Линь Бяо о Председателе Мао. Незадолго до того такой обмен репликами объявили новой формой приветствия. Мне пришлось пролепетать: «Когда мы делаем революцию, нам нужно учение Мао Цзэдуна».

По всей стране ревкомы водружали статуи Мао. В центре Чэнду планировали поставить гигантское изваяние из белого мрамора. Чтобы расчистить для него место, взорвали чудесные древние дворцовые ворота, на которых я стояла всего несколько лет назад. Белый мрамор из гор Сичана доставляли особые «грузовики верности». Они были украшены, как на параде, красными шелковыми лентами, а спереди — огромным шелковым цветком. Из Чэнду они ехали порожняком, ибо единственной их задачей было привозить мрамор. Грузовики, снабжавшие Сичан, наоборот, возвращались в Чэнду пустыми: они бы осквернили материал, из которого возникнет «тело» Мао.

Попрощавшись с водителем, везшим нас из Чэнду, мы проехали на таком «грузовике верности» последнюю часть пути до Ниннаня. По дороге остановились отдохнуть у мраморного карьера. По обнаженным спинам рабочих струился пот; они пили чай и курили трубки чуть ли не в метр длиной. Один из них сказал, что они не используют никаких машин, потому что только работа голыми руками может выразить их преданность Мао. Я ужаснулась, увидев, что значок с Мао приколот к его голой груди. Когда мы вернулись в грузовик, Цзиньмин предположил, что значок приклеен пластырем. Касательно их работы вручную он сделал следующее наблюдение: «Скорей всего, у них попросту нет никаких машин».

Цзиньмин часто отпускал подобные скептические замечания, неизменно вызывавшие взрыв хохота. Но вообще — то в те дни шутки могли довести до беды. Мао, лицемерно призывавший к «бунту», не хотел настоящих вопросов и сомнений. Способность мыслить стала для меня первым шагом к прозрению. Как и Бин, Цзиньмин помог мне раскрепостить мышление.

Как только мы въехали в Ниннань, находящийся на высоте около 1600 метров над уровнем моря, у меня опять разболелся живот. Все, что я глотала, извергалось наружу, в глазах у меня все ходило ходуном. Но мы не имели права

остановиться — требовалось добраться до наших производственных звеньев и изменить прописку до 21 июня. Поскольку звено Нана было ближе, мы решили сперва отправиться туда. Мы целый день пробирались через дикие горы. По ущельям с ревом неслись летние потоки, мосты попадались редко. Вэнь шел впереди и нащупывал дно, а Цзиньмин тащил меня на своей костлявой спине. Часто приходилось пробираться по узким козьим тропам вдоль пропастей глубиной во многие сотни метров. С таких троп, возвращаясь в темноте домой, сорвалось несколько моих школьных друзей. Солнце палило нещадно, у меня стала облезать кожа. Меня мучила неутолимая жажда, я выпила воду из фляжек всех моих спутников. Когда мы добрались до протоки, я бросилась на землю и начала жадными глотками пить прохладную влагу. Нана попыталась меня остановить. Она сказала, что даже крестьяне не пьют такую воду некипяченой, но меня обуяла безумная жажда, я ничего не слушала. Разумеется, закончилось это еще более мучительной рвотой.

Наконец нам попался какой — то дом. Перед ним росло несколько огромных каштанов с величественными раскидистыми кронами. Крестьяне пригласили нас зайти. Я, облизывая потрескавшиеся губы, немедленно отправилась к печи, на которой стояла большая глиняная миска, возможно, с рисовым отваром. В горах он считался восхитительнейшим из напитков. Добрый хозяин нас угостил. Рисовый отвар обычно белый, но этот был черный. С застывшей поверхности сорвался рой жалобно жужжащих мух. Я заглянула в миску и увидела несколько утопленниц. Я всегда крайне брезгливо относилась к мухам, но сейчас взяла миску, отодвинула трупики в сторону и принялась нетерпеливо осушать ее.

В деревню, где жила Нана, мы добрались уже в темноте. На следующий день начальник ее звена с большим удовольствием проштамповал все три письма и таким образом избавился от нее. За последние несколько месяцев крестьяне поняли, что получили не дополнительные руки, а лишние рты. Они не могли выгнать городскую молодежь и радовались, когда дармоеды уходили добровольно.

Состояние здоровья явно не позволяло мне идти в мое собственное звено, поэтому Вэнь в одиночестве отправился добывать нам с сестрой свободу. Нана и ее деревенские подруги ухаживали за мной как могли. Я ела и пила только много раз прокипяченное, но все равно тосковала по бабушке и ее куриному супу. В те дни курица считалась большим деликатесом, и Нана шутила, что мне каким — то образом удалось сочетать бурю в желудке с гурманскими наклонностями. Тем не менее, и она с девочками, и Цзиньмин обошли всю округу в поисках цыпленка. Но местные крестьяне не ели и не продавали курятины — они разводили птицу только ради яиц. Местные утверждали, что так им завещали предки, но знакомые рассказали нам, что куры здесь болеют распространенной в горах проказой, поэтому яиц мы тоже избегали.

Цзиньмин решил во что бы то ни стало сварить мне суп не хуже, чем у бабушки, и использовал свою страсть к изобретательству для практических нужд. На открытой площадке перед домом он соорудил ловушку из большой круглой бамбуковой крышки, подпертой палкой, под крышку насыпал немного зерна, к палке привязал бечевку, другой ее конец взял в руку и спрятался за дверью. В особым образом установленном зеркале отражалось все, что происходило под полуопущенной крышкой. На зерно слетелись воробьи и даже горлинки. Цзиньмин подстерег нужное мгновение и дернул за бечевку. Благодаря его находчивости я смогла отведать чудесного супа из дичи.

Горы позади дома покрывали персиковые рощи; сейчас ветви ломились от спелых плодов. Цзиньмин и девочки каждый день возвращались с полными корзинами персиков. Цзиньмин считал, что мне нельзя есть их сырыми, и варил мне варенье.

Я чувствовала, что меня балуют. Дни напролет я просиживала в зале, любовалась на далекие горы и читала Тургенева и Чехова, которых Цзиньмин взял с собой в поездку. Я прониклась настроением тургеневской прозы и выучила многие отрывки из «Первой любви» наизусть.