Дикие пчелы
Шрифт:
– Сварганим плотик и на плоту доберемся.
– Верно. Так и сделаем. Плавникового леса хватает.
Ночь, звезды то гасли, то снова вспыхивали. Туманы то надвигались, то отползали назад. Ярились на пойме гураны. Где-то провыл одинокий волк. Кто-то долго и истошно кричал на сопке. Заверь давил зверя.
Утро пришло тихое. Редкий туман застыл над морем. Перешептывались волны, тонко звенели комары, стонали чайки, крякали на озерах утки. Браконьеры спали в палатках. Спали и часовые у палаток и на шаланде.
В
– Командир, нападай, сигналу не из чего подать! Пушчонка из дерева! – закричал пушкарь и выстрелил вверх из берданы.
Поздно просигналил: часовые уже были связаны. Двадцать пленников понуро стояли перед наведенными на них стволами. Арсеньев приказал:
– Всех на шаланду, отправим в Ольгу.
– И чего с ними вошкаться, переторскаем – и баста. Они наших убивают, а чего мы будем смотреть, – зашумели охотники.
– Пленных не убивают. И чем больше мы пленим, тем быстрее наши пленники вернутся на родину.
Почти до полудня грузили рыбу, икру, рыбацкое снаряжение. Лодки подожгли. Десять дружинников, среди них были и моряки, повели шаланду в бухту Ольги. А отряд пошел по берегу на север.
Экспедиция продлилась до осени, взяли в плен около ста рыбаков, конфисковали десять шаланд, все они были уведены в Ольгу.
Видели бы русские матросы, бежавшие от огней шаланды и посадившие на мель судно, как встречали жители японских пленников. Японцы шли по тому же тракту. В каждой деревне сердобольные бабы кормили их сытными борщами, укладывали спать на русских печах. Накормят, еще и посмеются: «Ну что, отвоевались, япошки? Посидите, отдохните, домой еще успеете».
А скоро пришел и конец позорной войне, которую какой-то мужик в шутку назвал войной икон с японскими пушками.
Бунтовали матросы во Владивостоке, рабочие на рудниках Бринера. Лилась русская кровь по всей России.
О войне, о бунтах еще долго будут говорить охотники в зимовьях, в деревнях, при встречах на привале: «Свои своих стреляли! До чего дожил люд!»
Грохотали поезда по чугунке, везли в таежный край бунтовщиков, малоземельных. Начали расти деревни как грибы.
Шел 1906 год. Стали и в эти глухие места залетать переселенческие ласточки, Кузьма Кузьмин и Еремей Вальков пришли ранней весной. Выдали им казенный кошт; четыреста рублей серебром, чтобы обзавелись хозяйством, берданы, провиант и семена на посевы. Выбрали мужики чистые поляны, вспахали по десять десятин земли, посеяли, стали строиться. Ладно и дружно строились.
А вот те, кто за ними пришли, Шишкановы и Ковали, хватили горя. Коштовые деньги за зиму проели, а
Мотыгами сковыряли пришлые десятинку-другую землицы, семена же пришли занимать у староверов. А Степан Алексеевич и рад, что к нему пришли на поклон. Не просто пришли, а сбросились и купили загнанную клячу у Кузьмина да телегу на деревянном ходу, зад у которой вихлял, как у калеченой собаки. А кобыла – та и вовсе на живодерню просилась. Сбруя вся веревочная. Хомут – не понять, с какой твари, то ли ярмо бычачье, то ли еще что-то. Но Валерий Шишканов еще и покрикивал на кобылу: «Ну, балуй! Да стой же, тебе говорят!»
– Пшенички, значится, занять? Займу. Отчего же добрым людям не занять, ежели они попали в беду? Займу. Может, продадите мне свою клячонку? Сколь просите?
Валерий вспыхнул, он понял, что этот бородач над ними издевается:
– Сто рубликов. Берешь?
– Хм, беру. В придачу еше дам два мешка пшеницы, хватит ли?
– Хватит, – смутился Валерий. Оттого, что заломил такую цену за падаль.
А мужики хохочут в свои дремучие бороды, видят изгал, кураж своего наставника, но еще не поймут, шутит он или нет.
– Устинка, а ну неси-ка деньги за конягу. Там за божничкой лежит серебро. Неси, что встал столбом! Да винчестер мой прихвати. Откель будете-то?
– Астраханские мы. Может быть, купишь и телегу? – смеется одними глазами Валерий. – Не много спрошу. Десятку – и по рукам.
– А что, и телегу куплю. Такой телеги у нас отродясь не было. Буду по праздникам для потехи баб катать. Беру.
Бережнов обошел телегу, тряхнул ее так, что она ходуном заходила.
– А ты веселющий, парнище. Люблю веселых, потому как сам веселый.
Подошел к одру, задрал голову, посмотрел в зубы. Снова хохотнул:
– Конятину-то едите ли?
– Едим, абы не воняла шибко. Должно хватить. У себя еще чуток есть.
– Ну, смотри, не продешевись. Бабы, нагребите им два мешка семенной пшеницы, лучше всего «сухановки».
Устин принес деньги, винчестер. Бережнов отдал деньги Шишканову, вскинул винчестер, выстрелил кобыле под ухо. Дрогнула она и упала…
– А теперь покупай у меня коня. Какой тебе люб, выбирай.
У парней Шишкановых и рты набок, но старший, Валерий, спокоен. Выбрали Игреньку. Молодой жеребчик не стоял на месте.
– Теперь покупай телегу. Вон ту возьми, новая еще и на железном ходу. Хомут Игренькин на десятом колышке. Запрягай и дуй отседова, пока не передумал. Кобылицу тоже увезите с собой. Не то сам съем, – хохотнул Бережнов и, довольный собой, ушел в дом.
Устин помог запрячь Игреньку в телегу, загрузили пшеницу, мужики помогли забросить убитую кобылу и выпроводили гостей за ворота, почесывая затылки, посмеиваясь над чудачеством наставника.