Дикий горный тимьян
Шрифт:
— Вот и она. Иди сюда, мы тебя ждем.
Джон встал и отодвинул стул в сторону, чтобы дать ей пройти.
— Что будешь пить?
Подумав, она сказала:
— Пожалуй, ничего. Мне что-то не хочется.
— Да ладно, — сказал Оливер. Он вытянул свою длинную руку и обнял ее. — Не ломайся. Ты все утро трудилась, собирая мои вещи. Ты заслужила стаканчик.
— Ну, ладно.
— Что ты хочешь? Я принесу.
Все еще в объятиях Оливера, она посмотрела на Джона и сказала:
— Может быть,
Он улыбнулся и направился в кухню, чтобы взять из холодильника банку пива.
Но едва он успел ее открыть и вылить в стакан, как раздался звук открывшейся двери, и до них долетел голос Эллен; она сообщила, что обед готов и уже на столе и что он простынет и станет невкусным, если они не придут сию же минуту.
— Черт бы ее подрал, — тихо сказал Родди, но делать было нечего, и все они, каждый со своим стаканом, спустившись по лестнице, направились через двор к большому дому.
Столовая была залита солнцем, большой стол накрыт белой скатертью. На буфете стоял дымящийся ростбиф, блюда с горячими отварными овощами стояли на плитке; проголодавшийся Томас уже сидел в нагруднике в старом детском стуле, который Джесс Гатри притащила из бывшей детской.
Эллен, с трудом передвигая больные ноги, ходила вокруг стола, указывая, кому где сесть, жалуясь, что ростбиф остывает, и ворча, что нет смысла готовить вкусную еду людям, которые не могут прийти к обеду вовремя.
— Ну хватит ворчать, Эллен, — добродушно заметил Джон. — Это неправда. Мы тут же встали, как только ты нас позвала. Кто будет резать ростбиф?
— Ты, — тут же сказал Родди и уселся спиной к окну подальше от буфета. Он никогда не умел хорошо резать мясо. Джок всегда делал это сам.
Джон, наточив нож с костяной ручкой, принялся за работу с виртуозностью и хваткой искусного мясника. Эллен взяла первую тарелку для Томаса, сама порезала ему мясо на кусочки, размяла овощи с мясным соком, превратив их в коричневое месиво, похожее на кашу.
— Вот это для нашего малютки. Ну-ка ешь скорее, дружок, и будешь большим-пребольшим мальчиком.
— Нельзя сказать, чтобы у нас с едой были большие проблемы, — пробормотал Родди, когда Эллен вышла и закрыла за собой дверь, и все рассмеялись, потому что этим утром все заметили, что щечки Томаса заметно округлились.
Они покончили с первым блюдом и приступили к испеченному Эллен яблочному пирогу со сладким заварным кремом, когда зазвонил телефон. Все ждали, как, по всей видимости, было принято в Бенхойле, когда кто-то другой снимет трубку. Наконец Родди сказал: «О черт».
Виктория пожалела его.
— Может, я подойду?
— Нет, не беспокойся.
Он не спеша положил в рот еще кусочек яблочного пирога и неторопливо направился к двери, продолжая ворчать:
— Надо же было выбрать такое дурацкое время для звонка.
Дверь
— Это Бенхойл. Родди Данбит у телефона.
Какое-то время он молчал, а потом сказал:
— Кто-кто? Что? Да, конечно. Не кладите трубку. Я сейчас за ним схожу.
Минуту спустя он снова появился в столовой, все еще держа в руке салфетку, которую прихватил с собой.
— Оливер, дружище, это тебя.
— Меня? А кто? — спросил Оливер, подняв голову от тарелки.
— Не имею представления. Какой-то мужчина.
Он вернулся к своей тарелке с яблочным пирогом, а Оливер отодвинул стул и пошел к телефону.
— Я вот думаю, почему бы не изобрести такое устройство, чтобы оно могло отключать телефон во время обеда?
— Ты всегда можешь просто снять трубку, — мягко предложил Джон.
— Да, но я могу забыть повесить ее обратно.
Томасу надоело возиться с пудингом, и Виктория, взяв его ложку, стала ему помогать.
— А можно просто не снимать трубку. Пусть себе звонит, — сказала она.
— Я недостаточно последователен. Какое-то время я могу терпеть, но недолго. А вдруг, думаю я, мне расскажут что-то очень интересное; тут же срываюсь с места и галопом бегу к телефону, однако слышу всего лишь голос чиновника из департамента налогов и сборов. Или незнакомца, который ошибся номером.
— Если это всего лишь ошибка, зачем тогда ты идешь к телефону? — спросил Джон.
Это всех рассмешило, тем более что услышать шутку от Джона можно было нечасто.
Когда Оливер вернулся, все уже кончили есть. Родди курил сигару, а Джон принес из кухни поднос с кофейным сервизом. Виктория чистила Томасу апельсин — как бы плотно малыш ни поел, он всегда любил закончить трапезу апельсином. Апельсин был сочный, и Виктория так увлеклась этим занятием, что даже не подняла глаз на вошедшего Оливера.
— Надеюсь, новости хорошие, — услышала она голос Родди.
Последний кусочек апельсиновой корки упал на тарелку, и она стала делить апельсин на дольки. Оливер ничего не ответил.
— Ничего серьезного, надо думать?
В голосе Родди звучало беспокойство.
Оливер опять не произнес ни звука. Его молчание вдруг привлекло внимание Виктории. Оно становилось слишком долгим и слишком натянутым. Даже Томас притих. Он держал в руке апельсиновую дольку и пристально смотрел через стол на отца. Виктория ощутила покалывание в щеках и поняла, что все на нее смотрят. Она взглянула на Родди, потом подняла глаза на Оливера. Увидела его лицо, чрезвычайно бледное, и глаза, холодные, немигающие. Она почувствовала, как кровь отливает от щек, и безотчетное чувство обреченности тошнотой подкатывает к горлу. Она сглотнула.