Дикки-Король

Малле-Жорис Франсуаза

— Алекс, ты спятил! Страх потерять свои деньги вызывает у тебя галлюцинации! Я в самом деле сомневался, принимает ли Дикки наркотики, но я все уладил, когда…

— Тебе ничего не поможет, — отрезал Алекс, словно герой американского гангстерского фильма, и, подобно этому герою, на лице его не дрогнул ни один мускул.

Однако Роже не сумел изобразить подходящей ухмылки.

— Три дня назад ты опять звонил тому парню из «Фотостар». Тебе определенно нравится эта газетенка! Хотел продать ему собственного братца, сюжетик о секте, бывшем наркомане, который вскрыл сейф, откуда мне знать? Чтобы Дикки в итоге новой кампании в прессе был вынужден покинуть замок. Но на сей раз этот парень вел себя корректно.

Он меня предупредил. И записал твой голос. Их в «Фотостар» много раз надували, теперь они обзавелись средствами защиты. Ты погорел, старик. Заметь, я подозревал тебя давно. Помнишь дело в Мулене? Нет, нет, брат тебя не заложил, это я все сопоставил. И провел свое маленькое расследование. Принял меры предосторожности. Тот же прием, та же газета. Ты не изменяешь своим привычкам. Дурным привычкам. Ладно. Хватит болтать. С чародеем голосовых связок покончено. Во всяком случае, Дикки сейчас не поет, и врач ему без надобности. Билет тебе взят на сегодня, на семнадцать пятнадцать, рейс «Эр-Интер».

— Ложь! Это невозможно! — в растерянности бормотал Роже. — Мне же необходимо увидеть Дикки!

— Ни за что. Неужели ты не понимаешь, что благодаря этой записи я в любой момент могу смешать тебя с грязью? Подать в суд, пожаловаться в Корпорацию врачей, куда угодно? Я еще веду себя по-человечески: увольняю тебя с приличным аттестатом. Учти. Сейчас принесут твой чемодан! Поверь мне, ты дешево отделался.

— Ты не смеешь так поступать со мной, — задыхающимся голосом заговорил Роже. — Не смеешь запретить мне повидаться с Дикки. Хотя бы попрощаться с ним! Все ему объяснить!

Алекс в упор смотрел на Роже, маленького, чистенького, обливающегося потом человечка, уже начавшего лысеть.

— За кого ты меня принимаешь? — спросил Алекс то ли с отвращением, то ли с жалостью. — Дикки, конечно же, не знает ничего.

— Я не верю тебе! — крикнул Роже.

— Дрянь! — с презрением сказал Алекс. — Думаешь, если ведешь себя как стерва, то и все такие же. Ты пришел к нам в шоу-бизнес, как приходят в бордель, рассчитывая, что встретишь здесь кого-нибудь похуже себя. И ты, конечно, встретил, всегда кто-нибудь найдется. Но ты не мог считать таким Дикки, потому что он другой. И поэтому ты ему завидуешь, верно?

Роже промолчал. Неожиданная проницательность Алекса его ошеломила.

— Не ты один. Просто ты зашел чуть дальше. Итог — я устраняю тебя.

— Ты не имеешь права! Не посоветовавшись с Дикки!

— Не думаешь, что твои рассуждения о праве звучат немного комично? — спросил Алекс.

Он налил себе бокал минеральной воды «Перрье». Дикки будет продолжать петь, а он, Алекс, выследил в труппе сволочь и вновь стал хозяином положения. Он почти жалел этого жалкого парня, который не понимал сам себя.

— Сволочь — это ты! Самая что ни на есть сволочь! — шептал Роже низким свистящим голосом. — Думаешь, я в твоих руках, подобно Дикки, поскольку он тебе всем обязан! Ты все от него скрываешь, чтобы лучше им вертеть, ведь он жалкий тип, и все тут. Несчастный невежда, который с почтением относится к своему идиотскому ремеслу, вашим дурацким правилам поведения, кривляньям Поля! И еще хочешь меня уверить, будто ничего не говоришь ему по доброте душевной, не смеши меня. Не смеши! — вдруг взвизгнул он. — Ты эксплуатируешь его так же, как после будешь эксплуатировать любого другого. Как Поль эксплуатирует свою шайку помешанных! Ну конечно, вы с ним не желаете Дикки зла: он же набивает ваши карманы. Но вы его презираете, обращаетесь с ним как с вещью, с выгодной собственностью, как с беговой лошадью: ее прихорашивают, дают ей допинг — и поскакали! Правда, лошади надевают шоры! И роль Поля в том, чтобы нацепить Дикки шоры поплотней. Это вы… вы все превратили Дикки в…

Роже

опять задыхался, подыскивая слова и облизывая пересохшие губы. Алекс с интересом наблюдал за ним. Никогда бы он не поверил, что этот человек способен на такую страсть. «Как мы ошибаемся в людях!» — философически подумал Алекс.

Алекс неторопливо выпил коньяк; решение принято, распоряжения отданы. У него не осталось никакого повода для злости.

— Хочешь коньяку? — спросил Алекс. — У тебя целый час впереди…

— Нет, нет, я поднимусь к себе в номер…

— Нет. Ты к себе в номер не пойдешь. Серж сложил твой чемодан и спустит в регистратуру. Тебе не удастся втихаря позвонить, ты не смоешься через заднюю дверь, чтобы снова нам пакостить. Ты останешься здесь до отлета самолета, я посажу тебя в такси с Сержем, без всяких церемоний. Разве ты забыл, что я большой организатор? Не спорь. И не думай, будто сможешь что-то предпринять в Париже. Я обратился бы в полицию, если б твой брат не попросил меня этого не делать. Твои брат, может, кое в чем чуть-чуть мошенник, дело не мое, но, узнав, что сделал ты, он обалдел.

Роже больше не мог выдавить из себя ни звука. Ярость и отчаяние душили его.

— Гарсон, коньяк, — попросил Алекс.

Он глубоко вздохнул. В отличие от того, что думал Роже, эта расправа не доставляла ему удовольствия. Все точно так же, как при увольнении Дейва. Он делал то, что было нужно. Алекс видел, что противник его больше не сопротивляется и одержана полная победа. И тут к нему снова вернулась пошлость вместе с той трезвой добротой, которая составляла суть характера Алекса:

— Давай выпей! Выпей коньяка! Легче станет… Веселого, конечно, мало в том, что ты натворил. Но в таких делах дюраль ни при чем…

В общем, кроме отца Поля, были довольны все. Гордые, взволнованные фанаты, охотно допускающие, что их «идол» представляет собой одновременно и Карузо, и святого Франциска, «дети счастья», ставящие себе в заслугу это «чудо». Алекс, чувствующий, что обрел свой имидж, свои новые ценности, надежду освободиться от «Матадора» и мсье Вери, целый день висевший на телефоне, названивая в Лондон, Лос-Анджелес и Токио; он прожужжал собеседникам уши своим «открытием» и считал «чудо» самой естественной и, разумеется, самой заслуженной вещью на свете. Непроницаемый Дикки не выходил из своей комнаты.

Отец Поль был недоволен. Он даже впервые не на шутку встревожился. Когда происходит чудо — неважно, верят люди в него или нет, — значит, каждый желает его, нуждается в нем. Он полагал, что хотя бы некоторых «детей счастья» развил до такой степени, когда им больше «чудо» не понадобится. Но вот Никола твердит: «Все-таки это удивительно…», Роза напускает на себя выражение некоего оскорбленного недоумения, а крайне возбужденный Фитц, этот безобидный идиот, повсюду повторяет: «У него — дар! Ему не надо учиться, у него — дар!» «Дар!» Ты в течение двух лет заставляешь парня заниматься медитацией, анализируешь, очаровываешь, наставляешь — и все для того, чтобы через два года он толковал тебе о «даре», словно десятилетний мальчишка, впервые прочитавший книжку комиксов. Вечно мы обманываемся в надеждах на мудрость человеческую!

Хор с какой-то экзальтацией репетировал «Аннелизе» и «Проблему рая». Робер и Рене афишировали наигранное всепонимание, которое плохо скрывало их растущую радость. Они, мол, всегда знали, что произойдет нечто УДИВИТЕЛЬНОЕ. Франсуа, Мари-Жанна, весь маленький клан скептиков строго придерживались дисциплины, ежесекундно подвергавшейся опасности: «дети счастья» почти перестали есть, работали или слишком усердно, или спустя рукава — они ждали. Но даже те из них, кто презрительно говорил: «Интересно, в чем тут секрет?» — втайне придерживались мнения, что «чудом» дело не кончится.