Дикое поле
Шрифт:
— Сколько воинов ты повел в первый набег? — поинтересовался Кароки-мурза.
— Пять тысяч нукеров, — вздохнул Девлет-Гирей.
— У меня с собой три с половиной тысячи, — сообщил гость. — Еще три сотни сабель здесь. Получается, четыре тысячи. Местные бей не посмеют заступить дорогу отряду султанского наместника. Значит, мы можем выступать, не спрашивая ничьего совета. А дальше… Если хотят — пусть присоединяются к нам. Не хотят — пусть остаются.
— Не останутся, — злорадно улыбнулся Девлет и покосился на Менги-нукера. Хотя никто и не произносил
Глава 6. Земство
Солнце светило так жарко, словно уже давным-давно наступил июль, хотя на самом деле в рощах, под тенью редких елей, либо в глубоких ямах еще лежал, в окружении радостно потянувшейся к свету первой травки, помнящий холодную зиму снег. Оскол давно очистился, и Юля улыбнулась, вспоминая, как лихорадочно торопились смерды ближних деревень напилить себе льда — в погреб, на лето.
У них во дворе, рядом с домом, тоже был выкопан ледник — но Варлам озаботился хорошенько забить его «аккумуляторами холода» еще в январе. Хозяйственный…
— Что-то половодья в этом году нет, — отодвинул боярин Батов опустевшую миску. — Не к добру. Сеять, вроде, пора. А вдруг запоздает?
— Пора — значит, надо, — Юля поворошила ложкой у себя в плошке, выловила пару кусочков свинины.
Греча успела изрядно поднадоесть за долгую зиму — но о прошлом годе смерды сажали почти что только ее. Ее и на оброк везли. А еще: репу, редьку, брюкву, капусту, свеклу. Хлеба сняли мало, только озимые. Да и те — половина осыпалась. Так что караваи Мелитиния пекла только на праздник. Спасались мясом — кое-какую добычу Варлам с охоты привозил, кабанов по осени зарезали, чтобы зимой меньше ртов было. Три бычка за лето подросли. Одного, самого крупного, на племя оставили, а двух других — в ледник.
— Ешь, любая моя, — ласково попросил муж, накрывая ее руку ладонью. — Ешь, тебе малую кормить надо.
Девочка родилась в декабре и теперь бодро орала днями и ночами, не давая матери спать. Назвали естественно, по святцам. Варлам хотел Феклой окрестить. Дескать, имя греческое, почетное — но тут Юля уперлась. Хоть десять «славящих Бога», но никаких имен на букву «Фы». Федула-Феодора-Феоктиста.
Так и стала малышка Стефанией.
Вопреки спортивному прошлому матери, удалась она крепкой, сильной и крупной. Здоровой, как реклама молочных продуктов. А может — докторов хороших поблизости не имелось, что даже у мраморной статуи какую-нибудь болячку, да найдут.
— Кушай…
— Не хочу я, — передернула плечами Юля. — Сыта.
— Может, приказать, курицу тебе ощипать?
— Нет!
Как и обещал муж, на оброк привезли пару десятков кур и трех петухов, два из которых немедленно стали жертвами кулинарного искусства Мелитинии. Остальные птицы бодро прокудахтали всю зиму, и некоторые, вроде как, пристроились высиживать потомство. Появление птичника несколько изменило продуктовую раскладку среди барской живности: теперь несушки, как раньше свиньи, питались объедками людской и боярского стола,
Юля хотела довести куриную стаю хотя бы до ста голов, прежде чем начинать ее планомерное истребление: молодая боярыня мечтала о перине так же, как когда-то ее мать — о раздвижном диване.
— Может, яиц тебе сварить, али запечь?
— Яичницу хочу. Глазунью. Из пяти яиц, — неожиданно потребовала женщина.
— Хорошо, — с облегчением вздохнул муж. — Пусть Мелитиния сделает. Ей, кстати, снов больше дурных не снилось?
— Мается чернотой какой-то… — пожала плечами Юля. — Но страстей никаких не предрекает.
— Может, и обойдется? — Варлам налил себе кваса из репы, выпил, крякнул, налил еще. — Ладно. Воевода ноне разъезд сторожевой еще по первому снегу выслал, татарвье внезапно наехать не должно. Возьму Бажена с Касьяном. Проеду, по деревням покажусь. Узнаю, может, потребно что перед севом? Да успокою, скажу про дозор, рубежи стерегущий. Пуганные они прошлым годом.
— А я вершу отремонтирую. Там какой-то плавучей корягой дальнее крыло выворотило. По рыбке я чего-то соскучилась.
— Только сама в воду студеную не лезь! — строго упредил, поднимаясь, муж. — Лапунину бабу пошли, и Мелитинию. Али смердов возьми.
— Ладно, ладно, раскомандовался… — усмехнулась женщина, и Варлам, пряча в бороду ответную улыбку, обнял ее и прижал к себе:
— Не лезь в реку. Застудишься. — Вздохнул: — Пару лодок сделать потребно. Забываю все. Пойду, бронь одену.
Житье на южных рубежах приучило местных бояр вне своих усадеб ходить в доспехах постоянно. И если во всех русских городах и на всех дорогах на идущего по мирным землям оружного воина смотрели с изумлением, то здесь с изумлением смотрели на мужчин без оружия.
Щит, шелом с бармицей, саадак и шестопер были приторочены к седлу, поэтому на себя, поверх толстого войлочного поддоспешника, боярин накинул только прочную кольчугу панцирного плетения, повернулся налево, направо, разыскивая на скамьях пояс с ножом, кистенем и саблей, и облегающее тело железо засверкало, заструилось, словно драконья кожа.
— Что же ты не упомнишь никак, куда кладешь? — Юля сняла толстый ремень с выступающего из стены сучка, протянула мужу. Тот кивнул, опоясался снова притянул ее к себе и поцеловал. Женщина о прикосновения стали поежилась: — Бр-р… Холодный какой. Возвращайся скорее!
Боярин со своими оружными смердами уже сидел в седле, когда из-за стены послышался топот. Всадник остановился у ворот, спрыгнул. Все обитатели усадьбы, прекратив работы, замерли, повернувшись к воротам:
— Никак, опять татары?
Во двор вошел запыхавшийся паренек лет четырнадцати, громко звякая бьющейся о шпоры, чересчур длинной для него саблей. В одной просторной рубахе и полотняных штанах, заправленных в красные сапоги, он выглядел не замерзшим, а взмокшим от жары. Увидев боярина, приложил руку к груди, низко поклонился: