Дикое Сердце
Шрифт:
– Увезти Айме? Сообщаю вам, что это единственное, чего она желает.
– Не может быть, вы лжете!
– Идите спросите сестру, хотя вряд ли она скажет правду. Она скажет вам, что я ее преследую, угрожаю, а не то, что теперь вымаливает, что раньше отвергала, и что в конце концов предпочитает Хуана Дьявола!
– Она не может чувствовать и говорить такое! Она была бы такой низкой, презренной!
– Как я сам. Повторите, вы уже сказали это один раз, что презираете ее за то, что она полюбила меня. Презирайте, продолжайте презирать ее всей душой, потому что она любит меня и
– Хватит, замолчите! Вы ничего не должны говорить обо мне! Негодяй!
– Тихо! – приказал Хуан, сурово схватив ее. – Не смейте давать мне пощечины. От кабальеро у меня нет ничего, кроме одежды. Вы бы очень пострадали.
– В вас только насилие и жестокость. О, оставьте меня!
– Конечно, оставлю. Меня не интересуют ваши чувства. Ренато несказанно повезло, что вы любите его. Я лишь прозрачно намекну, что не надо плевать в колодец, из которого будешь пить, и чтобы вы не вставали на моем пути.
– Вы не будете его преследовать! Я буду мешать вам всеми способами! Буду бороться всем оружием!
– Будьте осторожны, чтобы они не обернулись против вашего Ренато.
– Он не мой и никогда им не будет! – воскликнула Моника в откровенном отчаянии. – Но вы не сделаете того, что намереваетесь, не увезете Айме из дома, потому что я способна убить вас!
Хуан снова взял ее за руки, крепко сжав их сильными и широкими ладонями, и смотрел на нее секунду, впервые чувствуя в ней женщину, в то время как на его лице отразилось что-то наподобие улыбки:
– Таким образом понятно: вы любите Ренато. Из-за него готовы угрожать смертью. Не думал, что вы способны на такое. В вас есть мужество, чтобы убить этими мягкими белыми руками, на которых ногти, как когти, насколько я вижу. Знаете, что вдруг мне показалось любопытным? Без сомнений, вы красивая. Особенно сейчас, извиваясь, как дикая кошка, полностью потеряв облик настоятельницы. Ай, хищница!
Хуан отпустил ее. Моника яростно вонзила в него зубы и убежала, а он, удивленный, останавливал кровь, насмешливо проговорив:
– Демоны со святой!
– Моника, дочка, что стряслось? Что с тобой? Ты устала?
– Да, мама, очень устала.
С усилием Моника, мягко поддерживаемая дрожащими руками матери, встала. Они находились в ее спальне, и сеньора Мольнар только что обнаружила ее стоящей на коленях на кровати, со сложенными ладонями и погруженным в них лицом, как будто в обмороке. Она была в таком состоянии уже долгое время, с того времени как вернулась после встречи с Хуаном. Краска стыда прилила к щекам, когда мать устремила на нее вопрошающий взор. Голова склонилась с ужасным ощущением, что обвинение Хуана оставило на ней видимый отпечаток. Она подрагивала, сотрясалась и мучилась, думая, что глаза того человека проникли в самую глубь ее души, словно она была перед ним обнаженная и, возможно, она была такая же перед остальными. И ей показалось, что она увидела
– Не представляешь, как я мучаюсь, что тебе приходится страдать из-за сестры. Ты могла бы быть счастлива на выбранном тобой пути, но тебе приходится страдать. Может быть, я плохо поступила, когда попросила тебя защищать сестру.
– Ты не поступила плохо. Думаю, она не хочет, чтобы ее защищали.
– Что она сказала тебе? Ты говорила с ней?
– Нет, я говорила с Хуаном Дьяволом, который не отказывается от того, что он называет сведением счетов, местью. Уверяет, что Айме любит только его; грубо приказывает мне уйти с дороги. И иногда мне кажется, что этот человек имеет все основания оскорблять меня.
– Он оскорбил тебя?
– Он словно тигр во время брачного периода. Он любит ее, любит, чувствуя, что обстоятельства загнали его в угол, и как тигр защищается. Но дело не в этом, мама, он внушает мне не страх. Это… не знаю, не знаю…
– Но ты ведь была решительна, непоколебима. Что он мог тебе сказать такого, чтобы так изменить тебя? Каким образом он мог угрожать?
– Это была не угроза, это была просто ужасная правда.
– И что же он имеет против тебя? У тебя всегда была сила, необходимый моральный авторитет. Твое поведение, достоинство, чистота…
– Моя чистота… – горько повторила Моника.
– Почему ты так говоришь, дочка? Ты меня пугаешь!
– Нет, мама, не волнуйся. Мое тело чисто. До сегодняшнего дня я шла ценой чистоты и достоинства, но иногда чувство рождается, словно ядовитое растение, корни которого переплетаются в душе, разлагая ее. Иногда я думаю, что мы должны были далеко сбежать, убраться подальше, найти, как я когда-то мечтала, покой. Покой для моей души в глубине монастыря или могилы!
– Что ты говоришь? Почему так изъясняешься?
– Я не должна так говорить, ты права. Не должна говорить с тобой таким образом. Но этот человек…
– Что происходит с этим человеком? Он плохой, правда? Злодей, стремящийся принести нам несчастье.
– Иногда он не кажется мне плохим. Думаю, он страдает, он страдал в своей жизни столько, что добровольно убил в сердце сострадание и жалость. Думаю, он любит Айме, и как же любит! По-другому, но также сильно, как и Ренато. Что есть в ее душе и плоти, что она так овладевает сердцами мужчин?
– Но это же ее несчастье! Разве не видишь, дочка? Она лишь рабыня своих страстей, безумств. Если ты позволишь ей изменить своему долгу, кто знает, куда она докатится? Меня она не слушает; и у меня нет таких слов, которые смогли бы подчинить ее. Не дай ей совершить безумство, потом ее слезы будут бесполезны. Дочка, я рассчитываю на тебя. Рассчитываю на то, что ты из-за любви к сестре…
– А если не из-за любви к сестре? – прервала ее Моника. – Если другая любовь толкает меня на это?
Моника посмотрела прямо в лицо матери. Словно столкнулась с собственной совестью, словно с ужасом показала кровоточащую рану в глубине души, которую обнаружил Хуан, тем самым обезоружив ее, распиная в самом ужасном сомнении. После долгого молчания прозвучал слезный голос матери: