Шрифт:
Хотя еще не наступил полдень, Папаша Жан Дюбуа запер и закрыл на засов дверь своей пыльной гравировальной мастерской и опустил шторы. Он подошел к станку и решительно выдвинул ящик. Из него он вытащил купюру в тысячу долларов, которая была тщательно спрятана в тайничке, изготовленном в задней стенке ящика.
Изучая банкноту под сильной лупой, он отметил, что чернила наконец-то высохли, и вздохнул,
Но продолжения не будет. Только одна эта банкнота, потому что он был честным и законопослушным американским гражданином.
Причина была в том, что его любимой внучке Аннет необходимо было пианино. То самое, прекрасно настроенное пианино, которое они присмотрели в магазине музыкальных инструментов мистера Фраерли, на Каронделе-стрит. Потому что Аннет была необычайно талантлива. Мадам Лозан говорила, что Аннет могла бы достигнуть больших успехов, если бы только у нее был хороший инструмент.
Папаша Дюбуа, живший в небольшой пристройке в задней части их дома на Сан Чарлз, понимал, что у родителей Аннет едва ли были деньги на оплату уроков. И хотя его граверные плиты и инструменты были лучшими в то время, когда он привез их из Франции сорок лет назад, пара сотен долларов — это тот максимум, на который он мог бы рассчитывать, если бы решил продать их сейчас, в Новом Орлеане.
Кроме того, мастерская была его средством к существованию. Слабеньким средством, если уж говорить честно, — кому нужна тончайшая гравировка в наши дни? Мысль о пианино для Аннет не выходила у него из головы, и наконец, воспользовавшись фотографией, он приступил к работе над стальной плитой.
В результате вышел небольшой шедевр — эта тысячедолларовая банкнота.
Он свернул и развернул ее несколько раз, потом положил в бумажник. Наиболее явные улики уже были сожжены на газовой горелке. Он положил стальную плиту в тазик с кислотой, и его темные глаза, более острые, чем у многих молодых людей, не мигая, смотрели, как кислота меденно съедает тончайшую гравировку. Наконец он распрямился, невысокий плотный человек с седой головой и густыми усами, с добродушным лицом, уравновешивающим яростную устремленность его галльского носа.
И тем не менее Папаша Дюбуа ощущал какую-то неловкость. Не то чтобы он не был уверен в своем шедевре и боялся разоблачения. Причина скорее заключалась в другом. Все соседи в округе, а район больше напоминал небольшой городок, чем пригород крупного мегаполиса, считали Папашу Дюбуа исключительно честным человеком. И нельзя было сказать, чтобы он не испытывал определенную гордость по этому поводу.
Он знал, как относится правительство к незаконному производству денег. Но это, говорил он себе, распространяется только на жалкие подделки, и поэтому вполне понятно. Его работа представляла собой нечто другое, она превосходила любую копию, она фактически сама была еще одним оригиналом!
Он
И все-таки он был расстроен, даже когда он покинул мастерскую и проследовал вверх по Каронделе-стрит, к магазину музыкальных инструментов мистера Фраерли.
— С тех пор, как вы, мистер Дюбуа, вместе с маленькой девочкой рассматривали это пианино прошлой осенью, — сказал Фраерли, — оно подорожало с 795 долларов до 929 долларов и пятидесяти центов.
— Это не имеет значения, — небрежно сказал Папаша Дюбуа, доставая хрустящую тысячедолларовую банкноту. — Я покупаю.
Фраерли повертел банкноту.
— Я… я даже не знаю, как с этим быть, — сказал он.
— Это хороший образец, — шутливо сказал Папаша Дюбуа. — Я сам делал.
— Хо! — сказал Фраерли. — Вы! Могу себе представить. Нет, дело не в этом. Просто я слышал, что правительство проверяет тысячедолларовые банкноты. Много парней, которые сделали большие деньги на черном рынке, сейчас не могут сбыть эти крупные бумажки. Я слышал, что тысячедолларовые банкноты можно купить за семьсот-восемьсот долларов.
— Хорошо, — сказал Папаша Дюбуа. — Не продавай пианино. Я вернусь.
Он прошел квартал до отделения банка, расположенного на углу.
— Мне нужно разменять сотенными и добавьте две купюры по пятьдесят долларов, — сказал он молодому Дэнни Робертсону.
Дэнни покачал головой, осторожно оглянулся и наклонился вперед:
— Послушайте, мистер Дюбуа, я знаю, что вы — честный человек, но правительство в последнее время стало очень внимательно к этим тысячам. Мы должны будем зарегистировать поступление купюры, записать серийный номер, заполнить разные формуляры и послать все это в Вашингтон. Там они снова все проверят и…
— Я бы не хотел беспокоить Вашингтон, — с достоинством сказал Дюбуа, пряча банкноту обратно в бумажник. — Правительство и так уже наняло слишком много людей, чтобы они совали нос в дела других людей.
Он порылся в карманах и выудил монету достоинством в полдоллара.
— Вы не будуте так любезны дать мне мелочи, чтобы мог позвонить?
— Конечно, мистер Дюбуа.
Он сгреб монеты с прилавка и направился к телефонным кабинкам. Взглянув автоматически на мелочь в ладони, он повернул обратно. Он терпеливо дождался, пока миссис Гилли из галантерейной лавки «Сэкономь еще» сделала вклад, долго отсчитывая мелочь, затем снова подошел к окошечку.
— Вы дали мне лишние десять центов, Дэнни, — с упреком сказал он. — Нужно быть более внимательным, а то ведь так и банк может прогореть.
— Верно! Спасибо. Если мне понадобится кто-то, чтобы иногда присматривать за деньгами, я вам позвоню.
Дюбуа задумчиво опустил монетку в щель телефонного аппарата и стал набирать номер. Фраерли был прав. Он не ожидал, что возникнет столько проблем с обменом крупной купюры. Но могло ли это обескуражить его, Жана Дюбуа? Никогда! Существовали и другие пути. Да, конечно, он был добропорядочным гражданином Соединенных Штатов, но то, что он родился в Париже, тоже кое-что значило. Он мог, как говорится, пользоваться окольными путями.