Дилетант. Дилогия
Шрифт:
Зачем? Да может и незачем, может у вселенского разума есть свои физические законы и человеческая сущность, как часть вселенной, пусть микроскопическая, но часть, тоже вливается после физической смерти материального тела в общую энергетическую составляющую...
Нет, что-то в этой теории ещё сыровато... Ладно, потом подумаем.
Так, продолжим осмотр - лежу я на кровати, надо мной в углу какие-то иконы, да собственно я лежу под иконами. Умирать, что ли положили?
Болит, да, что болит? Ё...., да ног я не чувствую...
Пытаюсь
Так, дальше. Почему не чувствую ног? Пытаюсь поднять одеяло, вернее перину. И лежу на перине, и укрыт периной. Ткань какая-то..... плотная,... лён? Удаётся, с трудом, но удаётся откинуть эту гору. Подо мной тоже льняная простыня. На мне рубашка, ха, ночная? Я такие никогда не носил... из под рубахи торчат два неровных обрубка...
Шок.
Нет, сознание я не потерял, но увиденное так меня шокировало, что какое-то время я просто не мог осмыслить своё положение. Паники не было. Видимо мозг ещё не до конца осмыслил случившееся.
Я - калека! Охренеть! ... Оторвали Ваньке встаньку!
Додумать не успел.
В комнату вбежал колоритный здоровенный мужик, глянул на меня как-то странно. Что-то детское, какой-то щенячий восторг, какая-то отчаянная радость отразилось в его светлых глазах. Это никак не вязалось с его видом. Всё это длилось мгновенье. Он упал перед кроватью на колени, обхватил меня своими ручищами и... зарыдал.
Вот это да. Как-то сейчас я не ожидал такого пассажа. Всего минут пять- десять я в сознании нахожусь, мне бы в спокойствии осмыслить случившееся, а тут.... Кто это? Отец? Наверное, да, так плакать может только отчаявшийся, любящий человек. А кто так беззаветно может любить, как не родитель своё чадо.
Но тут мизансцена вновь изменилась, в комнату вошла женщина. Нет, не та, что я увидел, придя в себя. В комнату вошла Хозяйка. Именно так, с большой буквы. Властное, красивое, даже скорее породистое лицо, осанка... Да всё, буквально всё в этой женщине говорило о том, что она привыкла, нет не руководить, она привыкла повелевать. Однако в её глазах я тоже увидел неподдельную радость. Надо же как меня здесь любят... Да нет, не ври себе - ни тебя, а этого бедного юношу, чьё тело ты, в силу обстоятельств, занял.
– Ну, наконец-то, Александр Фёдорович, Вы пришли в себя. А то мы уже отчаялись, господин поручик - Сказала женщина приятным голосом и положила руку мне на голову. Рука полная, сильная и прохладная. Очень приятное ощущение. Температурка-то у меня наверняка есть, раз такие раны, значит и воспалительный процесс идёт. Поэтому прикосновение холодной руки было приятно.
– Ну полно, тебе Степан, полно. Ступай, распорядись, что бы для Александра Фёдоровича воду приготовили умыться, да поесть, что-нибудь более существенное, чем бульон.
Степан поднялся, вытер рукавом заплаканные глаза и вышел из комнаты со словами - Дык это мы, матушка,
Так, значит это не отец, а скорее слуга. Блин, да за такие искренние чувства и слугой как-то человека называть неудобно. Наверное, как у Пушкина в 'Капитанской дочке', кто-то типа дядьки, который воспитывал барчука с детства и был ему и папкой и мамкой, и нянькой и старшим братом.
Ну а кто же эта женщина? Мать? Но меня называла по имени и отчеству, хотя может здесь так принято. Опять же, Степан её матушкой назвал.
Женщина подвинула к кровати стул и села. Опять положила руку мне на голову.
– А жар-то ещё есть. Да, как и не быть при таких-то ранах. Слава Богу, опамятовались.
– И она перекрестилась на икону.
– Что со мной случилось?
– Ё..., голос еле-еле слышно, кое-как выговорил, горло сухое, слова изо рта приходиться выталкивать.
– И, если можно, дайте попить, пожалуйста.
– Да, да, конечно.
– Она поднялась, подошла к столику (а я его и не заметил) справа от кровати и налила в стакан из кувшина воды, затем наклонилась надо мной, просунула левую руку под мою головы, приподняла её и стала меня поить. Движения её были привычные, видимо делала она это не раз.
– То, что Вы не помните, что с Вами случилось, это естественно. Такое потрясение, которое на Вашу долю выпало, те раны, что Вы получили, как говорит Нестор Максимович, должны были Вас убить. Максимвич Нестор Максимович, - это врач которого я с собой привезла. А Вы, мой мальчик, слава Богу, выжили.
– Она опять перекрестилась.
– В Вас попало ядро во время штурма Измаила.
Оба на! Измаила! 'Времён Очакова и покоренья Крыма'.
Ну, то что я в Росси, я догадался уже. А место, а время?
Теперь со временем разобрались - конец 18 века. Измаил брали, кажется, в декабре толи 89 -го, толи 90-го. Блин, ну не помню точно.
Попало ядро. Нифигасе! Нехилый парень был, раз выжил. Ядром видимо парню ноги и оторвало. Как же он выжил-то, при зачаточном уровне полевой хирургии. Впрочем, что я могу знать о полевой хирургии 18 века, если и про 21 век ничего сказать не могу, потому как абсолютный дилетант.
– Какое сегодня число?
– Спросил я. Слова, после того как попил, вышли чуть легче.
– 18 марта.
Ого, три с лишним месяца! Нда.....есть о чём подумать.
– А где я нахожусь?
Её глаза стали грустными, и где-то в глубине, в уголках, я заметил, наполнялись слезами.
– Бедный мальчик.
– Она опять положила руку мне на голову.
– В своём имении, в Алексеевском.
Эта информация пока ничего не даёт. Этих Алексеевских в России может быть не одна дюжина, если не сотня, если я, конечно, в России.
– А как я попал сюда?
– Это всё Степан. Он же был с тобой и в Измаиле и вёз тебя через всю Малороссию. Ну и я немного поспособствовала, кода Александра Васильевич мне отписал, что крестник мой тяжело ранен.