Дилогия об изгоняющем дьявола
Шрифт:
Голоса критиковали порой даже техническую сторону моих опытов. Иногда я путался и нажимал не те кнопки, и тогда голос тут же констатировал: “Ты сам не знаешь, что делаешь”. (Этот голос звучал особенно устало. В тот вечеру меня буквально все падало из рук и я постоянно ошибался.) Подобные высказывания укрепили меня во мнении, что я имею дело с крайне индивидуальными и не похожими друг на друга особами, и к тому ж довольно простодушными. Они напоминали мне обыкновенных людей. Частенько желали “спокойной ночи” после бесконечной записи, когда я забывался. Я тут же вспоминал, что действительно устал и пора идти спать. По разным поводам они говорили мне “спасибо и благодарю вас”. А вот еще один важный момент. Как-то я поинтересовался, не следует ли мне опубликовать результаты исследований, на что все они явственно ответили: “Отрицательно”. Это
Где-то в середине 1982 года я решил отправить письмо Колину Смиту, тому самому человеку, который написал предисловие к книге “Прорыв”. Мне почему-то показалось, что ему можно доверять. В письме я задал несколько вопросов, и он не только сразу же ответил мне, но и посоветовал прочесть свою книгу (она называется “Продолжайте говорить”). Правда, он был несколько сдержан, но это и понятно, потому что такие проблемы, особенно в лондонской прессе, принято считать сенсационными. Некоторые прохиндеи так далеко зашли, что стали утверждать, будто могут разговаривать с Джоном Кеннеди, или с Фрейдом, или кем-либо еще особенно известным. Смит поведал мне кое-что из ряда вон выходящее. Несколько невропатологов из Эдинбурга, приехавших в Кондон на медицинскую конференцию, разыскали Смита и прокрутили ему записи, сделанные ими в присутствии коматозных пациентов или же несчастных, которые по разным причинам не могли разговаривать. На пленках зазвучали голоса этих больных.
Вскоре после этого я прихватил в больницу свой портативный “Сони”. Было часа два или три ночи, и я сразу направился в психиатрическое отделение, в палату для тяжелобольных, где и записал пленку возле одного пациента, кататоника, страдающего амнезией. Он уже многие годы находился в больнице. Личность этого человека так и не установили. Полиция подобрала его в районе М-стрит в 1970 году: он бродил по улицам и ничего не помнил. С тех пор пациент не произнес ни слова. Хотя, может быть, его просто никто не слышал. Я спросил его, кто он такой и слышит ли меня, а потом включил магнитофон. Я записал целую кассету, а потом вернулся домой и прослушал ее. Результат оказался весьма странным. За все полчаса я обнаружил только пару участков пленки, где появился голос. Обычно запись напичкана голосами, хотя частенько они, разумеется, едва различимы. Здесь же — за исключением двух участков, о которых я упомянул,— пленка осталась чистой, и пустота эта сама по себе казалась необычной. Но что меня еще более поразило — я бы даже сказал испугало,— так это сами голоса. Оба раза звучал мужской голос, и я уверен, что он принадлежал именно этому пациенту-кататонику. Сначала голос произнес: “Я начинаю вспоминать”. А потом я услышал, скорее всего, имя и фамилию пациента, то есть ответ на мой вопрос, а звучало это примерно так: “Джеймс Венамин”, как мне помнится. От этого голоса меня почему-то бросило в дрожь, и я не отважился повторить свой эксперимент.
В конце года произошло важное, решающее событие. Поначалу я еще сомневался в том, что же именно мне удается слышать. Но все развивалось гораздо стремительней, чем я предполагал. Свой магнитофон я поменял на другой, высшего класса. В него была вмонтирована электронная подстройка скорости. Еще там имелся полосовой фильтр, который автоматически выбрасывал любые звуки, выходящие за рамки диапазона человеческого голоса.
Так вот, в субботу симпатичный молодой человек из магазина радиоаппаратуры явился с этим чудом ко мне домой, сам установил его и подключил к сети. Когда техникуме заканчивал работу, у меня вдруг мелькнула мысль: ведь у молодых людей слух, как известно, гораздо лучше, чем у стариков, а у этого юноши, учитывая профессию, он должен быть просто исключительным. Поэтому я поставил одну из пленок, где звуки раздавались довольно громко, и, вручив ему наушники, попросил прослушать запись. После этого я поинтересовался, что же ему удалось разобрать, и он незамедлительно ответил: “Там кто-то разговаривает”. Это меня удивило. “А кто — мужчина или женщина ?” — спросил я. Он не колебался: “Мужчина”.— “А что он говорит?” — “Не знаю, запись очень замедленная”. Новый сюрприз! Я уже привык к тому, что голоса произносили фразы очень быстро. “Вы хотите сказать, ускоренная”,— поправил его я. “Да нет же, наоборот, замедленная, по крайней мере мне так кажется”. Он перемотал пленку к отмеченному месту и, надев наушники, руками немного добавил скорость. Потом снял наушники и кивнул. “Конечно же, скорость очень маленькая, вот, послушайте сами. — Он протянул
Этот несложный опыт знаменовал новый этап в моей работе. Теперь я часто получал записи с отчетливыми голосами, и значение слов менялось при переключении скорости. “Кэйси” — “Верь в это” явилась одной из первых таких записей. Ее смог бы услышать даже тот тугоухий молодой врач.
Три такие пленки я послал своему приятелю в Колумбийский университет, о чем я уже сообщал вам. Прослушайте мои записи, а потом сделайте свои собственные. Поначалу у вас, вероятно, ничего не получится или же голоса будут едва уловимы. Если вы не сможете привыкнуть к шуму и не научитесь пробиваться сквозь него, возьмите за основу мои самые громкие записи и судите по ним. Сначала их надо очистить от шума — для этого существует специальное оборудование,— а после этого подвергнуть спектрографическому анализу. Можно также восстановить скорость первоначальной записи и, исходя из этого, исключить возможную подделку, как если бы запись делалась с радио.
Эти голоса — реальны. Я уверен, что они принадлежат умершим. Это нельзя доказать. Но даже с научной точки зрения можно продемонстрировать, что они принадлежат сущностям без тела в том смысле, как мы это понимаем. Возможно, католическая церковь заинтересуется этим явлением — у нее достанет средств. Необходимо доказать, что голоса существуют, а их источник — неземной. И опыты можно повторять до бесконечности, лишь бы убедить самых твердолобых.
Да, голоса уверяли меня, что это не важно. Для кого не важно ? Интересно узнать. Люди боятся смерти и не желают смириться с тлением и вечным забвением. По ночам они рыдают, оплакивая своих потерянных любимых. Неужели только вера способна избавить нас от страданий? Неужели ее достаточно?
Эти пленки — моя молитва за всех, кто пребывает в горе. Конечно, они не суть спасение, ибо сомнения наверняка останутся — ведь воскрешение Лазаря не убедило даже тех, кто видел его своими собственными глазами! Если Бог не желает вмешиваться, то вмешаться должны люди. И он позволяет нам сделать это. Это наш мир.
Спасибо вам за то, что вы не объявили мое решение великим грехом отчаяния. Я-то знаю, что это не max. Я же ничего не делаю. Я только жду. Может быть, в глубине души вы все же подумали, что это неправильно. Но вы не сказали этого вслух. Поэтому я прощаюсь, и надежда не оставляет меня.
В дальнейшем вы, возможно, у слышите обо мне странные вещи. Мне страшно об этом думать, но, если это все же произойдет, знайте, что я никогда и никому не желал зла. Думайте обо мне только хорошо. ^говорились, святой отец?
Сколько же времени мы с вами знакомы? Два дня? Я буду скучать без вас. Но я знаю, что когда-нибудь мы с вами опять встретимся. Когда вы прочтете это письмо, я буду уже с моей Анной. Пожалуйста, порадуйтесь за меня.
С глубоким уважением,
Винсент Амфортас».
Амфортас пробежал глазами письмо. Кое-где он внес незначительные поправки, потом, взглянув на часы, отметил, что уже пора делать инъекцию гормона. Доктор научился делать укол заранее, не дожидаясь страшной головной боли. Теперь каждые шесть часов он почти автоматически вводил себе шесть миллиграммов лекарства. Вскоре ослабевший разум покинет его. Поэтому надо поторопиться.
Амфортас поднялся в спальню и, сделав себе укол, быстро спустился обратно и направился к пишущей машинке, которая стояла на маленьком журнальном столике. Он немного подумал и, решив, что в письмо надо внести еще одно дополнение, начал печатать:
«Р. S.: В течение долгих месяцев, пока я был занят своими исследованиями, я
частенько обращался к голосам: “Опишите свое состояние и месторасположение как можно точнее и яснее”. Несколько раз мне удавалось добиться весьма четких ответов. Вообще, голоса стараются избегать подобных настойчивых вопросов. И вам, наверное, будет интересно, какие ответы: я получил. Вот они:
“Сначала мы приходим сюда»;
“Здесь мы ждем”;