Дин Рид: трагедия красного ковбоя
Шрифт:
Побывал Дин и в порту, который представлял собой своеобразное государство в государстве. Здесь жили и работали десятки тысяч людей. Причем еще совсем недавно, каких-нибудь пять лет назад, этот порт был самым оживленным местом города. Сюда заходили 3,5 тысячи судов, доставлявших 6 миллионов и вывозивших 3,5 миллиона тонн грузов. В те годы порт переживал настоящий бум, связанный с закрытием Суэцкого канала, и многие грузы, раньше направлявшиеся через Суэц, шли тогда через Ливан. Порт кормил в те годы порядка 20 тысяч семей. Однако теперь, с началом войны, все эти благополучные времена канули в Лету. Осенью 1975 года израильская авиация разбомбила большинство
На другой день с утра Дин попросил провести его на передовую, к зенитной батарее, которая стояла в нескольких километрах от позиций фалангистов. Поскольку путешествие было опасным, Дина соответствующим образом экипировали: дали ему в руки пистолет-пулемет с двумя патронными лентами, на пояс повесили несколько яйцевидных ручных гранат. Кроме этого, на Дине была полевая форма палестинцев, а на шее повязан пестрый клетчатый платок куфья. В таком виде Дин и прибыл на батарею. Ее пушки были установлены для ведения наземного боя и защищали небольшую полуразрушенную деревню, где продолжали жить несколько десятков семей палестинцев. Как заметил Дин, практически все жители этой деревни были вооружены автоматами Калашникова, а жили под землей – в бункерах. В нескольких десятках метров от батареи, на равнине, стоял подбитый броневик фалангистов.
К счастью, в тот день на передовой было затишье и новых атак фалангистов так и не последовало. Поэтому применять свое оружие Дину так и не потребовалось. Хотя, случись эта самая атака, он бы не задумываясь встал в один ряд с федаинами и лупил бы из своего ручного пулемета с таким же остервенением, как и они. Кстати, никто из тех, кто сопровождал Дина в этой поездке, в этом не сомневался.
Между тем Дин не забывал и про свое главное оружие – гитару. Вечерами он обычно собирал вокруг себя толпу палестинцев и пел им свои песни. В эти же дни состоялась и премьера его двух новых песен, которые он написал, находясь в Южном Ливане: «О, Иерусалим» и «Моя родина». Кстати, в репертуаре Дина продолжали оставаться и две его прежние еврейские песни – «Хава Нагила» и «Моя еврейская мама» – только палестинцам он их, естественно, не пел. Но наличие этих песен ясно указывало на то, что Дин не делил народы на хорошие и плохие. Крайне негативно относясь к правительству Израиля, к евреям он продолжал питать теплые чувства. Свою позицию он объяснял следующими словами: «Палестинцы не хотят войны. Реакция принудила их взяться за оружие. Палестинцы же хотят, чтобы евреи, христиане и мусульмане жили дружно друг с другом».
В Южном Ливане Дин провел почти два месяца. В конце поездки он вновь встретился с Арафатом. Их встреча прошла в Бейруте на одной из конспиративных квартир Арафата (таких квартир в городе у него было около шести, и ни в одной из них он не ночевал больше одной ночи – постоянно менял дислокацию, зная, что за ним охотятся как израильтяне, так и фалангисты). Привез Дина к Арафату его личный шофер Дюрак Касум, с которым у Дина сразу установились хорошие отношения. Касум был чрезвычайно умным человеком, поскольку в свое время изучал философию в Лондоне и прекрасно владел английским. Вот и в тот раз, пока ехали к Арафату, они всю дорогу беседовали на разные темы. В частности, Касуму было очень интересно, как Дин пришел к своей революционной деятельности.
– Ведь вы, Дин, из нормальной семьи, да еще делали карьеру в западном шоу-бизнесе. И вдруг подались в бунтари. Это была
– Нет, это осознанный выбор, – ответил Дин. – Бунтарем я был уже с детства, когда восставал против диктата своего отца. Он отдал меня в кадетскую школу, а я оттуда сбежал через год. Он пытался привить мне правые взгляды, а я стал «леваком». Так что своим бунтарством я во многом обязан моему отцу.
– Значит, и тяга к риску тоже от него? То вы проникаете нелегально в Аргентину и Чили, где вас сажают в тюрьму, то мчитесь сюда, в Южный Ливан.
– Нет, тяга к риску у меня не от отца, – засмеялся Дин. – Он как раз человек более осторожный. А вот мама может совершать неожиданные поступки. Например, взяла и в 52 года круто изменила свою жизнь, поступив учиться в университет. Видно, я в нее.
Спустя несколько минут они подъехали к нужному дому на окраине Бейрута, и Касум, заглушив мотор, первым вышел из автомобиля. Никто из ближайшего окружения Арафата, включая и Дина, тогда не знал, что Дюрак Касум был агентом израильской разведки «Моссад». Самым ценным ее агентом, поскольку работал рука об руку с самим Ясиром Арафатом. Израильтяне сумели завербовать его в Лондоне на самой распространенной уловке – посулив хорошие деньги. За каждое свое радиосообщение Касум получал две тысячи долларов.
Как это ни странно, но предатель Касум во многом способствовал тому, что Арафат был жив. Дело в том, что в «Моссаде» было две группировки, от мнения которых зависела судьба Арафата. Представители одной настаивали на убийстве лидера ООП; члены другой считали этот шаг неверным, упирая на то, что в таком случае на место Арафата может прийти более воинственный руководитель, который будет неприемлем как для Запада, так и для левых сил в Израиле. Многие сообщения Касума подтверждали правоту последних, поэтому жизнь Арафата была сохранена.
В доме, куда привезли Дина, его встретили Арафат и начальник штаба армии генерал Хадре. Этого человека Дин тоже знал, но не столь близко. Хадре отвечал в ООП за поставки оружия из Восточного блока и поэтому часто бывал в ГДР, где они с Дином несколько раз и виделись.
Когда Дин вошел в комнату, где находились Арафат и Хадре, те о чем-то оживленно беседовали друг с другом. Увидев гостя, они тут же прервали разговор и почти одновременно поднялись с дивана. Потом каждый из них обнял Дина, и они уселись на тот же диван уже втроем, причем гость оказался посередине. После чего Арафат произнес:
– Только что мы с генералом обсуждали одну очень важную проблему: о твоей помощи, Дин, нашему делу. Я слышал две песни, которые ты написал, будучи здесь, в Ливане, и они произвели на меня очень сильное впечатление. Но песня – это всего лишь короткое произведение длительностью меньше пяти минут. А вот кино – совсем другое дело. По силе воздействия с ним ничто не может сравниться.
– Куда ты клонишь, Ясир? – спросил Дин, для которого эта тема стала полной неожиданностью.
За Арафата ответил Хадре:
– Мы хотим, чтобы ты снял кино про нашу борьбу. Несколько лет назад ты создал фильм про борьбу североамериканских индейцев за свою свободу, а в этом году закончил картину про борьбу за свою свободу уже чилийцев. Чем палестинцы хуже?
В течение нескольких секунд Дин сидел, ошарашенный этим предложением, попеременно глядя то на одного своего собеседника, то на другого. Наконец он произнес:
– Честно говоря, мне даже в голову не приходила такая идея. Ведь я только-только закончил снимать «Эль Кантор» и рассчитывал отдохнуть от кино.