Динарий кесаря
Шрифт:
А еще через полчаса в кабинете майора Простоквашина, сотрудника отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, раздался звонок.
– Сергей Сергеич, – вполголоса проговорил один из лучших осведомителей майора, – есть наводка.
– Слушаю, – сдержанно отреагировал майор.
– Гостиницу «Голландский домик» на Пряжке знаете?
– Спрашиваешь!
– Номер одиннадцать, гражданин Австралии Джордж Аллен Камински, фальшивая ксива. Крупный торговец наркотиками. Фигурант Интерпола. В номере партия героина. Будете искать – посмотрите в комнате за окном, пакет приклеен к раме снаружи.
Осведомитель
Майор Простоквашин повеселел. Ему привиделись замечательные погоны с двумя звездами. Погоны подполковника. Правда, несколько омрачало энтузиазм майора то, что придется иметь дело с иностранцем, но, в конце концов, это не так страшно, не прежние времена, когда из-за какого-нибудь гражданина Верхней Вольты прилетали орлы из КГБ. Теперь иностранцев в городе полно, пылинки с них сдувать перестали, и если бравому майору удастся лично задержать крупного международного наркодилера, вряд ли кто-то поставит ему в вину незначительное нарушение официального протокола…
Простоквашин свистнул свою доблестную бригаду. Добры молодцы погрузились на две машины с «мигалками» и на всех парах помчались к «Голландскому домику».
Улыбчивый портье при виде толпы оперативников резко помрачнел. Он попытался убедить незваных гостей в том, что клиенты «Голландского домика» – исключительно порядочные и законопослушные люди. Майор отодвинул его в сторону и взлетел на второй этаж.
В дверь одиннадцатого номера осторожно постучали. Мужской голос за дверью промычал что-то нечленораздельное. Лейтенант Куропаткина звонким голосом произнесла:
– Обслуживание в номерах!
Как ее понял ни бельмеса не смыслящий по-русски австралиец, неизвестно, но дверь номера распахнулась.
Бравые оперативники с топотом слоновьего стада ворвались в номер и всей толпой набросились на рослого загорелого ковбоя. Ковбой не без успеха пытался сопротивляться, подбив глаз одному лейтенанту и своротив скулу другому, но численное преимущество дало себя знать, и мистера Лже-Камински повалили на ковер, защелкнув на запястьях наручники.
Австралиец, поняв, что кулаками больше не помашешь, начал громко качать права. Но его беда заключалась в том, что он говорил только по-английски, а соколы майора Простоквашина – только по-русски, да и то со словарем. Поэтому разговора у них не получилось. Блистательный майор показал связанному и обездвиженному австралийцу огромный, поросший рыжим волосом кулак и потребовал немедленно сдать все наличные запасы героина. Фальшивый Камински в ответ требовал вызвать консула.
Не добившись взаимности, Простоквашин воспользовался информацией своего надежного осведомителя и на глазах у двух растерянных горничных, против воли исполнявших роль понятых, запустил мощную волосатую лапу за окно и с победным криком предъявил присутствующим аккуратный пакетик из плотной желтоватой бумаги.
На глазах у понятых он развернул пакетик, и все увидели небольшую горку белого порошка. Майор лизнул порошок и радостно сообщил:
– Он, родимый! Героин, блин горелый!
Правда, его немного смутило удивительно малое количество белого порошка, плохо согласующееся с имиджем крупного международного наркодельца, каким, по сообщению осведомителя, являлся загорелый австралиец, но он здраво рассудил, что такими деталями будут заниматься
Лже-Камински дико завопил, что наркотик ему подбросили, причем интересно, что хотя никто в опергруппе не владел английским языком, но смысл его заявления тут же поняли все. Поняли, но не придали этому заявлению совершенно никакого значения.
Героин оприходовали, горничных чуть ли не силой заставили подписать протокол изъятия, австралийца вывели под белые руки из «Голландского домика», и вся орлиная стая с лихим клекотом улетела восвояси.
Как только в отеле наступила тишина, улыбчивого портье вызвал в свой кабинет директор, он же родной племянник законного владельца «Голландского домика». Директор отеля не был голландцем, его звали Шота Автандилович, и в гневе он был страшен.
– Ты, козел жирный! – начал Шота Автандилович продуктивный разговор с подчиненным. Дальнейшие его выражения носили ненормативный характер, единственное печатное слово, которое он еще несколько раз употребил, было «козел». В конце своей душеспасительной речи Шота Автандилович пообещал подчиненному отправить его на кухню для последующей переработки в эскалопы и бастурму, усомнился, однако, в его вкусовых качествах и отпустил на рабочее место обдумывать свое поведение.
Майор Простоквашин отправил австралийского гостя до утра в камеру, сильно уступавшую по уровню комфорта номеру в «Голландском домике», и забыл на некоторое время о его существовании, справедливо полагая, что после ознакомления с камерой иностранец станет значительно разговорчивее.
Молодой Купервассер был далеко не молод, ему давно уже перевалило за шестьдесят, и остатки реденьких, легких, как тополиный пух, волос серебрились вокруг круглой благообразной лысины, как серебряный оклад вокруг старинной иконы. Молодым его называли потому, что еще очень хорошо помнили его отца, старого Купервассера, худого энергичного старца с могучим голосом и яркими выпуклыми глазами, в восемьдесят с гаком не пропускавшего ни одной юбки и обожавшего шумные застолья.
На его фоне сын казался блеклым поношенным пенсионером и обречен был на неизменные вторые роли. Только в одном молодой Купервассер не уступал отцу: он так же хорошо разбирался в старинных монетах и так же страстно, как отец, любил их. Поэтому после смерти старого Купервассера семейная нумизматическая фирма продолжала процветать и пользовалась среди знающих людей неизменным авторитетом.
Молодой Купервассер поднес к глазам увеличительное стекло и надолго замолчал, рассматривая монету. Маркиз не издавал ни звука, нетерпеливо ожидая, что скажет нумизмат, но тот только мычал себе под нос что-то жизнерадостное и негромко покашливал. Наконец он отложил лупу и поднял на Маркиза выпуклые карие отцовские глаза.
– Ну и что вы, интересно, хотите от меня услышать, молодой человек? – осведомился Купервассер после длительной паузы. – Что это просто-таки бесценное сокровище? Так я вас расстрою: это-таки не бесценное сокровище, это кое-что совсем другое.
– Я хочу услышать от вас правду и ничего, кроме правды, – скромно проговорил Маркиз.
– Это золотая римская монета времен императора Нерона, – начал нумизмат, – и вовсе не нужно быть Купервассером, чтобы это заметить.