Диомед, сын Тидея
Шрифт:
Да и в городе тихо. Эвриал Смуглый аргивян по всем стенам и башням расставляет, ворота (ой, много же их тут!), какие лишние, камнями закладывает, Фоас со своими куретами на улицах порядок блюдет, золотишко-серебришко подбирает. Все поняли жители славного города Хаттусы, сами добро из домов выносят, сами под конские копыта кладут.
Страшно! Ни разу еще чужаки в ворота Солнечных Львиц не входили!
Почему-то казалось, что будет иначе. Особенно после боя на переправе, где мы впервые встали с хеттийцами грудь к груди, копье к копью. Здорово дрались Сыновья Солнца! И я уже видел, как мы
Как поживаешь, Эхо? Не подведи, постарайся, неси во все концы неслыханные вести – по всему Номосу, по всей земле Светлых Асов. Пала Хаттуса, неприступная столица, логовище Золотых Львиц, город, грозивший когда-то великому Баб-Или, сломивший гордых ассурцев, наводивший страх даже на всемогущую Кеми.
Я вновь поглядел наверх, где за серыми тучами прятал свое горящее Око Истанус. Не видать тебя, Пес, Собачья Звезда, но я знаю, ты там, вольный, сбросивший цепи. Ты привела меня сюда, Дурная Собака Небес! Так веди же меня дальше, Пес!
Веди!
В огромном зале – огромный стол. Не из дерева – из бронзы. Пустой, гладкий, лишь посредине – что-то знакомое, уже виденное. Круглое.
Подошел, осторожно коснулся пальцем. Усмехнулся.
Номос!
Маленькие медные горы, застывшие капли островов посреди гладкого моря, ровная дуга Океана вокруг. Будто я снова у дяди Эвмела, в первый раз, и он спрашивает у меня...
«Это наш мир, мальчик.. Точнее, Номос».
Нет! Не так что-то!
Всмотрелся, головой покачал. Ну, конечно, у дяди Эвмела наш Номос из бронзы вылит – Европа, Эреб, обитель Тьмы. Здесь же – Восточный, земля Светлых Асов. Вот и реки знакомые, и мешанина гор на востоке, и чудо-рыба остров Кипр...
И все равно – не так! Вновь поглядел. Понял.
И удивился – еще пуще.
– Э-э, ванакт! Скажи, ванакт...
Гетайры! Видать, насмотрелись уже. Налюбовались!
– Скажи, ванакт, грабить будем, а? Жалко грабить, понимаешь, красиво очень, будто на Олимп попали, к Дию Ясному в гости попали! Пусть остается все, люди ходить будут, смотреть будут, радоваться будут...
Смущены чернобородые, словно и вправду на Олимп по ошибке на конях своих гривастых залетели. Не первый раз я сегодня такое слышу. Не первый, не второй. А чему удивляться-то? Для куретов и пещера моего деда Ойнея – дворец. А тут!
Вздохнул я, по сторонам огляделся. И вправду – здорово! Не один век, поди, украшали, старались. Жалко...
– Не будем грабить. Оглядитесь только, в каждый угол загляните.
А на сердце – рак черный, морской. Клешнями вцепился, не отпускает. Все верно мы с Агамемноном решили, все рассчитали... А все равно – жалко! Будь я и вправду Дамедом-богом...
Странная мысль заставила остановиться, каменной колонной застыть посреди пустого дворца. Что-то слишком часто я стал называть себя этим самым «давусом». В шутку, конечно... Но ведь называю же я себя Дурной Собакой! И ничего, не залаял пока!
И хвост не вырос.
А вот почему в Номосе, не в настоящем, а в том, что хеттийские умельцы из меди сотворили, не хватает...
– Держи-и-и-и-и!
Оглянулся.
– Держи-и-и-и! Вот та-а-ак! Э-э, зачем бежишь?
Ну вот, выходит, не пуст дворец!
Рядом с залом Номоса – горница невеликая. Даже не горница, а вроде как кладовка. Сундуки, ларцы расписные (из Кеми, по всему видать). . ...Раскрытые, перевернутые.
– Куда бежишь? Зачем бежишь? Сюда иди, да!
А посреди хаоса, посреди всякой ерунды, что из сундуков-ларцов тех выпала...
– Э-э, хорошая какая! Кулаками не маши, да. Не кусайся, да. Скажи: по согласию!
Я только вздохнул. Кому что, а Данаидам – бочки. Ну, а моим чернобородым...
– По согласию, да? Ну, скажи, хорошая!
Ясное дело – девушка. Поди, в сундуке пряталась. Да только от куретов и в Океане не укроешься.
– По согласию, да?
Всмотрелся, снова вздохнул. Не девушка – девчонка совсем. Худая, ребра кожу раздирают, рот губастый до ушей – и ноги костлявые от тех самых ушей растут. Ну и страшненькая! Прямо как моя богоравная супружница лет этак двадцать назад... И поясок яркий с каменьями вокруг пояса. И серьги серебряные в ушах. Видать, не рабыня. А здорово дерется! Кулачки худые так по носам куретским и гуляют! Да только моих гетайров теми кулачками не напугаешь. И ведь молча дерется! Правда, кого тут на помощь звать?
...А мне Амикла вспомнилась. Куснул рак морской сердце...
– Э-э, какая горячая! Какая хорошая, да! Ну скажи, что по согласию!
Сорвала куретская лапа повязку набедренную, льняную с бедер худых. А другая уже девчонку на сундук валит.
– Ванакт! Ванакт Диомед Тидид!
Дернуло меня от ее голоса. Не сразу понял, что позвала она меня не по-хеттийски.
– Ванакт! Я тебе нужна! Я тебе пригожусь!
По-ахейски позвала девчонка. Дрогнули куретские лапы. Отдернулись. Вскочила – голая, лишь в пояске золотом и серьгах. Ко мне рванулась.
– Я тебе нужна буду, ванакт аргивянский!
Загоготали чернобородые. Мол, нужна, конечно, нужна! И ванакту нужна, и нам нужна, и кто мимо пройдет – тоже нужна.
– Я все наречия знаю! Тебе понадобится толмач! Тебе понадобится...
Странное дело, вроде как даже не страшно ей. С характером, видать, губастая! А вот насчет толмача...
– Все наречия? – удивился я. – Такого не бывает.
Не просто так удивился – на языке Древнем. Чтобы сразу понять.
– Этоноси куса атори те кефтиу...
Поймал я рукой челюсть, головой мотнул. Да-а-а... Гетайры тоже что-то поняли. Посторонились. Поморщилась девчонка, ладошкой по плечу провела, словно след: от пальцев куретских стирала.
– Я – Цулияс, дочь Шаррума, жреца Света-Сиусумми. Мой отец, да будет тепло ему в царстве Телепина, умер в прошлом году. Ты знаешь хеттийский, ванакт Диомед, но этого мало...
Кивнул я, соглашаясь. Мало, конечно.
– А наречие Кеми тебе знакомо, Цулияс, дочь Шаррума? И Баб-Или?
– Конечно, – дернулись худые плечи. – Только, ванакт, в Баб-Или нет своего наречия. Раньше там разговаривали по-суммерийски, сейчас – на касситском, но в последние годы в войске лугаля стали говорить на языке халдеев...