Дипломат
Шрифт:
– Все это очень мило, – сказала она. – Но ведь нужно, чтобы кто-нибудь поручил вам эту работу.
– Джават Гочали предлагал мне ее еще в Зенджане и потом в Тавризе повторил свое предложение. Они там очень нуждаются в геологах. В Тавризе меня так уговаривали, что у меня было большое искушение остаться.
– А если Тегерану удастся сбросить новую азербайджанскую власть?
– Если даже это случится, то только до
– Но на что вы будете существовать, если это случится?
– У меня есть девятьсот фунтов стерлингов в банке, и я еще должен получить около трехсот фунтов пособия по демобилизации.
– Но что же вы будете делать, не имея службы?
– Буду жить там, – сказал он, начиная сердиться. – Буду заниматься всякой случайной работой, пока не подвернется что-либо постоянное. Но я должен быть в Иране, я не могу иначе.
Она медленно встала, не сводя с него сосредоточенного, пристального взгляда. – А потом вы опять увлечетесь какими-нибудь безумными идеями и забросите свою работу, надеясь найти идеальное разрешение всех вопросов в радостях возвращения на родину.
– Что за внезапный интерес к моим научным занятиям, Кэти?
– Совсем не в этом дело, – сказала она. – Я в науке ровно ничего не понимаю и никогда не буду понимать. Единственное, что еще может заинтересовать меня в вашей геологии, это то, как она объясняет, почему горы имеют ту или другую форму. Но сейчас меня интересует другое: я хочу быть уверенной, что вы действительно знаете, что делаете.
– Ради бога, не надо опять об этом!
– Нет, надо, – сказала она. – И, пожалуйста, перестаньте облизывать губы, точно вы находитесь в безводной пустыне.
Он вытер рот носовым платком.
Кэтрин все еще стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза и чего-то ожидая, какого-то его движения или слова.
Он наклонился и подбросил угля в камин.
– Не надо, – сказала она. – Нам недолго будет нужен этот огонь.
Он на мгновенье растерялся, понимая, что Кэтрин ждет от него первого шага. Но вместо того чтобы сделать этот шаг, он отвернулся к стене и стал рассматривать небольшой этюд маслом, изображавший букет роз в вазе.
– Что теперь будет делать Джон Асквит, расставшись с Форейн оффис? – спросил он и сам удивился, потому что вовсе не собирался задавать этот вопрос.
– У Джона есть твердый годовой доход, – сказала она.
– Я не об этом.
–
Мак-Грегор не нашел подходящих слов, чтобы сказать, как он относится к Джону Асквиту. Он продолжал рассматривать темноалые розы на полотне. Чтобы переменить тему, Кэтрин спросила, что его так привлекло в этой картине.
– Я вспомнил розы в парикмахерской, в Хаджиабаде.
– Этих уродов в воротничках? – спросила она.
– Что же в них было уродливого?
– Бумажные оборки ужасно портили их, – сказала она.
– Может быть, их не мешало немножко испортить, – улыбнулся он. – Персы считают розу тщеславным цветком.
– Тщеславным?
– Да. Хотите, я вам прочитаю, что сказал о розе их поэт? Вам, наверно, понравится.
– Это тоже из серии очаровательных нелепостей?
– Да, – ответил он.
– Ну, говорите, – сказала она, но без повелительного оттенка в голосе.
Он произнес нараспев: – «Воззвала роза: «Я – Иосиф Прекрасный в этом саду, который, словно Египет, и я – драгоценный рубин с сердцевиной из золота». Тогда я сказал ей: «Если ты Иосиф, яви мне знак». И ответила роза: «Взгляни на мою окровавленную рубашку».
Кэтрин улыбалась ему своими нежными губами и теплым взглядом. – Как вы думаете, мы когда-нибудь еще побываем в Хаджиабаде? – спросила она негромко.
Мак-Грегор долго думал, прежде чем ответить. – Не люблю я эти опиумные захолустья, – сказал он.
– А как вам кажется, мы ничего умнее не придумаем, чем стоять здесь?
– Не знаю.- Он смотрел на нее с улыбкой, но не делал ни движения, ни шага, ни малейшего усилия над собой.
– Что же мне, оглушить вас ударом по голове и утащить? – спросила она еще тише.
– Кэти, дорогая, – сказал он, попрежнему улыбаясь.
– Может быть, попробуем начать сначала? – спросила она.
Это было сказано не без лукавства, и, видя, как краска заливает лицо Мак-Грегора, она тихонько продела руку под его локоть.