Дипломаты (2 часть)
Шрифт:
– За то, чтобы генералы были генералами, а дипломаты – дипломатами, – произнес посланник, наполняя бокалы.
– Очевидно, шведский генерал в своих устремлениях не менее бескровен, чем дипломат, – подхватил Репнин.
Женщины пошли есть мороженое к столу, где находилась сейчас мадам Френсис. Мужчины остались одни. Была та особенная минута, когда утолены и жажда и, пожалуй, голод и дипломаты торопливо разбирают гостей – у каждого свои виды на сегодняшний вечер.
– Здесь уже третий день упорно ходят слухи, – произнес шведский посланник, и его зобастая шея вздулась. – Ходят слухи, что Чичерин уступил германскому ультиматуму и дал согласие
– А о том, что две германские колонны движутся на Москву, ничего не говорят? – спросил Репнин, внешне не показывая скрытой в этих словах иронии.
– Двойной удар со стороны Киева и Минска? – переспросил генерал, придав этой фразе не столько политический, сколько военно-стратегический смысл – слишком велико было у него искушение дать стратегической задаче свою оценку.
– К счастью, то, что так легко рассмотреть из Лондона, совершенно невозможно рассмотреть из Москвы, наши военные этого сообщения не подтверждают, – заметил Репнин все так же серьезно.
Реакция генерала была неожиданной:
– О-о… Значит, врут?
– Врут! – сказал Репнин.
Этот разговор еще больше взбодрил генерала. Они прошли на веранду, а оттуда проникли в аллею, ту самую аллею, дальний конец которой упирался в уединенную осановскую обитель.
– Но пресса нейтралов не опровергла этого сообщения, – сказал генерал, когда они погрузились в полутьму аллеи.
– К сожалению, нейтралитет и самостоятельность не всегда тождественны, генерал. – Репнин, кажется, подошел к самой сути того, что хотел сказать сегодня шведу.
– Простите, но как разрешите понимать ваши слова? – спросил посланник. – Как понимать?
Репнин медлил. Они были сейчас у самой обители, и Николай Алексеевич видел, как быстро Нуланс повлек туда итальянского посла.
– Я не очень понимаю вас, генерал, – сказал Репнин, когда они вновь вошли в сумерки аллеи. – Какая необходимость вам так безоговорочно и, простите меня, так слепо идти за великими державами? – Генерал остановился и внимательно и недоверчиво взглянул на Николая Алексеевича. Репнин медленно пошел дальше, однако, остановившись, увидел, что генерал не тронулся с места, его рослая, с квадратными плечами фигура была грозно насторожена. Репнин сделал еще шаг, но генерал продолжал стоять. Он словно говорил: «После всего сказанного вами нам говорить не о чем».
– Значит, вы полагаете, никакой необходимости? – вдруг произнес генерал, точно этому предшествовало неожиданное прозрение.
– Никакой!
Они продолжали свой путь.
– Поймите, генерал, у наших отношений другая природа. Будем откровенны. Великие державы заинтересованы в том, чтобы Россия продолжала воевать с Германией. Пошла Россия на Брест или нет – для них вопрос насущный именно по этой причине. А для вас? Очевидно, вам более важно другое: останется ли Россия вашей соседкой или льды полярного моря оттеснят ее на восток? Способна ли Россия покупать шведские генераторы и нет ли у нее тайных намерений против шведской короны?
– И в этой связи Швеция должна первой признать правительство Ленина?
Теперь остановился Репнин.
– Нет! – заметил он горячо. – Признание придет в свое время, и я бы считал неудобным для себя разговор на эту тему. Я об ином: к чему вам лишать себя суверенных прав настолько…
– Настолько, чтобы безотчетно следовать за великими державами и оставаться в Петрограде, когда надо быть в Москве? – с полувопросительной интонацией закончил посланник
– Ну что ж… и такая формула меня бы устроила, – согласился Репнин. – Не думаю, чтобы это прибавляло достоинства суверенному шведскому государству.
Генерал вновь остановился. Он стоял и молчал. Солнце дотянулось оранжевыми лучами и до чистых седин генерала – они больше обычного горели. Репнин смущенно кашлянул и двинулся с места, но генерал продолжал стоять. «Да не взбунтовался ли генерал?» – подумал Репнин и внимательно взглянул на спутника, но вид его ничем не выдавал его состояния.
– Вы полагаете, такая политика не прибавляет ни авторитета, ни достоинства Швеции? – спросил генерал наконец.
– Ничуть!
О-о!..
Казалось, что только это «О-о!» способно было сдвинуть с места генерала.
– Я не могу сказать, чтобы доводы ваши были лишены резона, – сказал посланник, когда они вновь пришли к бревенчатому домику над рекой (Репнин отметил про себя, что бойкий Нуланс еще удерживал там итальянского посла). – Но поймите и меня: то, что легко дается вначале, труднее осуществляется потом, тем более в дипломатии, здесь сила инерции иногда непреодолима.
– Вы полагаете, что и теперь нет средства, которое бы?.. – Репнин запнулся.
– Средство есть, – продолжил мысль Репнина генерал. – Да, оно есть: те самые турбины, на которые вы сослались достаточно убедительно.
У Репнина было такое состояние, как если бы он после многодневных и бесперспективных хождений по топким полям вдруг ощутил под ногами твердь, упругую и обнадеживающе прочную.
– Вы склонны думать, что декларация нового русского правительства о торговле с Швецией, как она видится нам сегодня, была бы уместна?
Репнин произнес «нового русского правительства» не без затруднения, и это не мог не заметить бдительный генерал. Увы, для правительства революционной России в сознании Репнина пока еще не было иного имени.
Генерал остановился, но в этот раз лишь на один миг.
– Декларация и… план?
– Да, так, чтобы было видно будущее.
– О-о-о!
Репнину показалось, что теперь это «О-о-о!» выражало одобрение.
Репнин пробыл в Вологде еще неделю; все эти дни здесь был и Радек.
Так непосредственно Николай Алексеевич впервые наблюдал Радека. В стремлении склонить дипломатов выехать в Москву Радек был динамичен, но это не дало результата – очевидно, решение было ими принято прочно и вряд ли советская сторона могла изменить его. Но нечто другое все еще было возможно: сделать проблему предметом диалога – это всегда полезно. Однако сама фигура Радека и все, что сообщила, этой фигуре молва, затрудняли какой-либо обмен мнениями. Радек писал письма Френсису, послу и дуайену, а Френсис через голову Радека отвечал на них Чичерину. Впрочем, в этом случае письма Френсиса описывали соответствующий полукруг и над головой Репнина. Чтобы обрести ту степень единодушия, которую обрели сейчас дипломаты, надо было, чтобы Радек появился в Вологде. Это был тот самый пример, когда потеря личного престижа нанесла ущерб не столько дипломату, сколько делу, которое он представляет. Как был убежден Репнин, процесс, о котором он думал по дороге в Вологду, достиг своего логического завершения: оказывается, твоего умения и профессионального опыта недостаточно, если ты позволил небрежно обойтись с именем своим. Есть сфера деятельности, где этот процесс обратим. В дипломатии другие законы.