Дипломаты (2 часть)
Шрифт:
Он рассказал эту историю с той грацией и легкостью, с какими нередко, наверно, передавал за столом светские новости. И голос, прерываемый хрипами, и рука, только что такая неуклюже тяжелая, и лицо, желто-белое и оплывшее, – в какой-то момент все это не слышалось и не виделось, жил лишь голос, изящно гибкий, исполненный ума и лукавства.
– Да, это пример для потомков, – заметил он и сощурил глаза, иронию точно ветром сдуло, а от добродушия не осталось и следа.
– Однако ты сейчас почти неотличим от морского министра. – Николай посмотрел на брата, он лучше остальных чувствовал приближение грозы
– Ну нет, Николай Алексеевич, – возразил Чичерин, точно желая предупредить взрыв, – я против исторических параллелей.
Старший Репнин вынес на скатерть желтые кулаки, грозно приподнял и бесшумно положил на стол.
– К черту Вильгельма с Николаем и Бирилева в придачу! – произнес он мрачным шепотом. – Что будет с Россией, господа? – С невеселой решимостью он оглядел всех, кто сидел за столом. – Ленин полагает, надо идти с немцами на мировую? Позорнее этого мира Россия не знала.
Он стоял, охваченный беспокойством. Ему казалось, что сию минуту должен обвалиться потолок над ним, однако он продолжал стоять.
– Что вы молчите, господа? – спросил он, и молчание было ему ответом.
– А ты не думаешь, – осторожно поднял хмурые глаза Николай, он был заинтересованно внимателен, – что начинается баталия, самая крупная за все эти годы: и Брест-Литовск, и договор с немцами – это вопрос… стратегии?
– Да, но у каждой стратегии есть цель, – произнес Илья и обратил неприязненно-скептический взгляд на брата. – Какая цель здесь?.. Елена, дай карту, что лежит на столе в библиотеке! – крикнул он племяннице. Карту он положил на стол так, чтобы была видна всем. – Что значит отдать немцам эти земли? Это значит лишить Россию всех самых технически развитых областей, а Германию вооружить всем, чего у нее нет: нефтью, углем, металлом… Отдать немцам эти земли – значит заколотить двери и окна русского государства на Запад, то есть все то, что со времени Петра… Я не Кутузов, но я хочу понимать идею, которая эту стратегию движет.
В тишине, наступившей тотчас, голос младшего Репнина прозвучал необычно.
– Ты сказал: Кутузов… А ведь что такое Кутузов для всех, кто помнит историю? Даже для нас, людей невоенных? Я так мыслю: Кутузов есть прежде всего… разумная жертва.
– Я этого не понимаю, – бросил Илья. – Может, другие поймут!
Николай придвинулся к столу и взял карту.
– А я объясню, – произнес он и задумался. – Да, разумная жертва, когда армия, а возможно, и страна жертвуют одним, может быть, очень большим, чтобы спасти еще б'oльшее, если хочешь, главное. К чему говорить о дверях и окнах, когда речь о самом доме: стоять ему на этой земле или рухнуть. У Кутузова была дилемма: положить армию или отдать Москву. Он отдал Москву и сберег армию. Выждал момент и погнал Наполеона.
– Сберечь армию? – В едва заметных щелках враждебно блестели глаза Ильи.
– По-моему, больше.
– Россию?
Сравнение Ленина с Кутузовым (с Кутузовым сравнивался именно Ленин!) выглядело наивным, думал Петр, но в этом сравнении был смысл, здравый смысл. По крайней мере. Репнин мог выразить свое согласие с помощью такого сравнения, и это прозвучало достаточно веско. Он не побоялся сказать об это брату без обиняков, прямо, и это располагало к младшему Репнину.
Чичерин, молча
– Я так думаю. – Его голос приобрел и большую силу, и большую свободу. – Надо заколотить окна, заколотить их и законопатить. Придет время – все окна настежь!
48
Поздно вечером Николай Алексеевич и Елена проводили гостей к автомобилю. Снег все еще шел, но ветер стих. Репнин с Чичериным отстали. «О чем они могут говорить? – думал Петр. – Весьма возможно, что Чичерин сказал о главном. Он просил Репнина быть с ним в хлопотах и надеждах».
А рядом шла Елена, и крылья ее бровей были необычно спокойны. Петру хотелось думать, что она Могла бы быть хорошим товарищем. И еще думал Петр: смогли бы они стать друзьями. Кира и Елена? Кажется, он нашел слово, которое искал: друзьями! Вот приедет Кира в Россию, и первое, что он сделает, приведет ее к Елене. Как она там и какой час сейчас в Глазго? Девять? Еще не спит. Лежит на софе, положив перед собой томик Лермонтова? Или захлопнула Лермонтова и смотрит на солнце, что удерживается на макушке сосны! Откуда пришло это солнце и где оно было два часа назад: в далекой России? Что делает сейчас Петр и думает ли о ней?
Петр смотрел на Елену. Она шла поодаль, подняв лицо, и снежинки запорошили брови, набились в волосы. Быть может, для всего ее облика характерны эти брови, неубранные, почти сомкнувшиеся у переносья? Эти брови больше, чем что-либо иное, передавали характер Елены, страсть, пренебрежение к мирским радостям.
– Что это вы ополчились на дядю Илью? – Она оглянулась, указывая на свой дом. – Я люблю его, Патрокл, как добрый конь Казбича, «он не изменит, он не обманет…»
– Почему Патрокл? – спросил Петр.
– По этой же причине, – ответила она. – Не изменит…
Петр молча шел рядом. «Он не изменит, он не обманет. Не изменит…» – хотелось повторять за Еленой. «Не изменит…» Наверно, старший Репнин ближе Елене, ее девичьим бедам и радостям, ее тайнам. Отец слишком ушел в себя, чтобы быть с дочерью. В душу отца, как в железную дверь, не достучишься. Илья мягче, но добрее ли?
Петр спохватился: молчание делалось неловким.
– Хотя это звучит необычно, мне нравится сравнение Ленина с Кутузовым, – сказал Белодед Репнину, который поравнялся сейчас с Петром и Еленой. Репнин не ответил, а Петр подумал: он понимает, ничто так не способно парировать дерзкую фразу, как молчание. – Чтобы дипломат действовал во всю силу средств, отпущенных ему богом, – продолжал Петр: ему хотелось взломать молчание Репнина, – он должен верить: любой успех в его власти.
– А по мне, Лениным может быть только Ленин, а Кутузовым – Кутузов, – сказал Репнин.
Не вызывал ли Репнин Петра на спор?
– Я хочу сказать, что дипломат новой России только тогда сможет сделать все, что в его силах если он свободен в действиях своих.
Репнин держал воротник у рта – он боялся простудить горло.
– А я как раз с этим и не согласен, – сказал он и, подняв голову, посмотрел на Чичерина, который садился в автомобиль. – Впрочем, у нас еще будет время развить эту тему, – добавил Репнин с тем веселым радушием и одновременно твердостью, с какими были произнесены им и остальные слова, адресованные Петру.