Дипломаты
Шрифт:
– Через всех действовать? – спросил Репнин.
– Да, так кажется мне, – ответил Кедров. – Кстати, завтра все они будут в «Золотом якоре».
Настенька обратила взгляд на своего собеседника и точно столкнулась с его глазами, строго-внимательными.
– У вас чай остыл, – сказал он. – Хотите горячего?
Они ехали по городу втроем. Кедров сидел с шофером, Настенька с Репниным – позади.
– Когда мы уходили, Северцев не смотрел на меня, – шепнул он ей. – Ты дала ему повод… надеяться?
Она
– Интересно жить, даже когда тебе говорят одно и то же.
Солнце прощалось с Вологдой на куполах собора – они тускло пламенели. Настенька вспомнила слова Ильи: «Грозный любил Вологду». Кажется, собор построил он. Прогремели сухие доски моста, и автомобиль вошел на Дворянскую, миновав монастырь. Пошли особняки – деревянный проспект. Окна итальянского посольства распахнуты, но за окнами темно, французский особняк освещен, античные колонны дома, в котором расположились американцы, в свете закатного солнца казались мраморными. Где-то в глубине двора гремело сухое дерево – американцы играли в городки.
– Однако дипломаты достаточно обжили Вологду, – заметил Репнин. – Они могут и не предпочесть ей Москву.
– За спиной Москвы нет двери, – возразил Кедров.
– А Вологды?
– Есть, – ответил Кедров после некоторого раздумья. – Даже две, что в данном случае важно: Мурманск и Архангельск.
Солнце уже село, когда автомобиль остановился у красного крыльца дома на берегу Вологды.
Окна были распахнуты, по комнатам гулял ветер – холодноватый, пахнущий речным песком («Река рядом», – подумала Настенька) – и сушил только что вымытые полы. Появилась девушка, неожиданно черноволосая (а казалось, в Вологде все женщины с льняными волосами): с полными ведрами она шла от Вологды.
– Как тебя величают, красавица? – спросила Настенька и взяла из ее рук ведра, нелегко было нести их в гору.
– Мелентьева я, дочка Осипа Поликарповича, а зовут Ольгой. – Говорок девушки был особым – приятно грудным и окающим.
Дом выглядел новым. Как тут же рассказала Ольга, его выстроил местный мукомол для дочери, но та предпочла особняку над рекой жилище свекра. Мукомол и теперь жил в Вологде и время от времени являлся сюда, чтобы взглянуть на свой дом.
– Он и завтра приедет, – сказала Ольга, смеясь. – Но вы не бойтесь его. Походит, походит и уйдет.
Пока Репнин продолжал разговор с Кедровым, Настенька осмотрела новое жилище. В доме было все, что полагается для особняка, построенного безбедно: гостиная с тремя окнами на улицу, столовая с окнами на реку, кабинет, спальня и даже детская, они смотрели в старый и разросшийся сад – дом пристраивался к саду.
– Ну что ж, – сказал Кедров задумчиво, прощаясь с Репниными. – «Золотой якорь» не поле боя, но, может быть, первую диспозицию надо сделать там…
…Они долго сидели на веранде, выходящей на Вологду. Это ощущение светлого ночного неба, деревянного города и особой студености, свойственной северорусскому лету, было необыкновенно радостным, хотя Настенька
– Ты что? – спросил Репнин.
Она точно очнулась.
– Я все думаю, – сказала она, не опуская глаз. – Не очень-то приятно сидеть на якоре, даже если он золотой.
Он приблизился к ней. Сразу ушло ощущение студеной первозданности и необжитости нового жилья. Казалось, простыни, что так долго берегли и холод и свежесть, разом стали горячими, и знойным стало небо, белое, не ночное, и хотелось закрыть все окна и погрузиться во тьму, но уже не было сил дотянуться до них.
Много позже, когда они затихли в легкой и радостной полудреме, он вдруг шепнул:
– Мне кажется, кто-то ходит под окном.
– Кто?
– По-моему… Северцев. – улыбнулся он.
Она ткнулась лицом в его грудь и уснула.
добрая.
92
За полчаса до отъезда в «Золотой якорь» Репнин сказал:
– Кстати, ты заметила, это будет первый дипломатический прием, на котором мы появимся вместе.
Она рассмеялась:
– Думаешь, это меня повергнет в страх? Ничуть!
– По крайней мере, будь рядом со мной.
Она стояла неодетая, и между ней и садом
была лишь тонкая, вздуваемая ветром пленка тюля. Свет обтекал ее. То ли от сознания силы, то ли из презрения к предрассудкам она не стеснялась своего тела. Ей доставляло удовольствие вот так обнажаться перед мужем. Он любил наблюдать ее в такую минуту: чтобы озорно стучали босые ноги по полу, золотились плечи и чтобы она, как это бывало в последнюю минуту сборов, отчаянно клацкала. хлопала, скрипела бесчисленными застежками, пряжками и поясами. В этих звуках было ощущение твердой прелести бытия и, может быть, молодости, которая вопреки прибывающим годам решительно отказывалась убывать.
Репнины приехали в «Золотой якорь» много позже того, как собрались гости. Николай Алексеевич полагал, что имеет право на такую вольность – психологически опоздание иногда ставит тебя в более выгодное положение перед тем, кто пришел вовремя. Он не думал, что сегодня сумеет существенно выяснить позицию дипломатов, но установить контакт, условиться о встрече и как-то подготовить ее он определенно сумеет. Опыт подсказывал, что в данном случае постепенное наращивание сил всегда предпочтительнее внезапной атаки.
Гости еще были у стола (накрывать стол «а-ля фуршет» было так же модно, как носить брюки галифе – прекрасная Франция и здесь собирала своеобразную дань), но где-то в боковых залах уже начались танцы.
Духовой оркестр гремел так, что вздрагивали и рассыпались завидным звоном люстры.
Репнин видел, как наполнились горячим светом глаза жены: как бы она была благодарна ему, если бы, презрев все условности, он пригласил ее на вальс.
– Не вздумай уходить. По-моему, дипломаты с женами.