Директива – уничтожить

Нестеров Михаил Петрович

Рассмеявшись, Рябов потянулся за сигаретой. Семенов смотрел на него строго.

– Ты не смейся, Михаил, такие статьи, кроме вреда, ничего не принесут. Смута. Люди, толком ничего не зная, будут молоть языками. Они же не доходят до глубины ни в чем, постоянное движение языками идет по верхам, которых они понахватались из таких вот статей. И это происходит всегда.

– Жаль, что тебя не слышит та старушенция. Заклевала бы.

– Я в этом не сомневаюсь. Поэтому и говорю так серьезно. – Семенов, сделав паузу, сменил тему разговора. – Знаешь, – сказал он, – меня, как ни странно, сейчас больше

волнует наш псих с автоматом, чем химические мины. На руках у преступников всех рангов столько взрывчатки и ОВ, что можно поднять на воздух и отравить большой город. Пока этого не произошло. До сих пор гремели лишь незначительные по масштабам взрывы, и жертвы оказывались не столь велики. Если сопоставить цифры, то получится, что от рук никишиных погибло больше людей. Вот почему он беспокоит меня больше, чем атомная бомба у Хусейна или ОВ у солнцевской группировки.

– Напиши письмо в газету, за это тебе вышлют гонорар.

– Смейся, Михаил, смейся… Лично у меня перед глазами не лицо террориста-фанатика с похищенным ОВ, а куда более симпатичный образ: недолечившегося психа. Улавливаешь связь?

– Улавливаю.

– Вот у меня на столе последние данные 4-го управления Главной военной прокуратуры: за неполных полгода около сотни военнослужащих были осуждены, и на каждого, если разбросать трупы, приходится по одному убитому. А на каждую тысячу призывников приходится пятьдесят психов.

– Ты нашел сходный случай?

– Да сколько угодно. – Семенов порылся в бумагах. – Вот, пожалуйста, Тихоокеанский пограничный округ, рядовой Н. закончил боевое дежурство, застрелил двух пришедших ему на смену сержантов, убил своего обидчика, до кучи приговорил офицера, потом убил еще одного солдата, ранил шестерых, в том числе жену и сына начальника заставы – это когда он ворвался в его квартиру. Мальчишка через два дня умер в больнице. Бывает, конечно, когда солдаты просто бегут из части, прихватив оружие, и никого не стреляют. Один такой сбежал из гвардейского полка, его искали несколько дней, а когда задержали – прапорщик с тремя сержантами – и отобрали у него оружие, он голыми руками завалил всю группу захвата и снова скрылся. Думаю, наш Никишин ничем не лучше.

– Или не хуже, – улыбнулся Рябов.

– Или не хуже, – согласился Семенов. Он был серьезен и чуть раздражен. – Никишин – спецназовец, КМС, прошел курс диверсионно-террористической подготовки и так далее. Он – профи. Психованный профи. Что может быть хуже? Поверь мне, Михаил, этот парень доберется до нас. Он ворвется в эту комнату через окно, изобьет нас и снова скроется.

Рябов рассмеялся, глядя на серьезную мину Семенова. Майор не знал, что замдиректора ФСБ Писарев в своем кабинете написал несколько слов на клочке бумаги и дал прочитать Рябову. Тот прочел: «Никишин Антон Николаевич – ликвидировать» и вернул записку шефу. Тот сжег ее в пепельнице.

– Все понятно? – спросил он.

Конечно, Рябов понимал все. Никишин должен быть последним человеком, который знает о хищении со склада сильнейшего боевого ОВ, которое после его применения не оставляет больных – только трупы. В этом деле не должно быть даже свидетелей. Писарев не прав в другом. Если ликвидировать Никишина, оборвется паутинка, ведущая к пауку. Ликвидировать – это, конечно,

крайний вариант, Никишина нужно попытаться взять живым, живой он будет более полезен, чем мертвый. Подумав, Рябов пришел к выводу, что загружать себя работой не станет, не будет он и колебаться. Если сбежавший солдат окажется дальше расстояния вытянутой руки, он придержится директивы, если ближе, то возьмет его. Это, конечно, образно говоря.

– Да, шеф, – ответил он Писареву, – все понятно. Только я хотел бы получить письменную директиву.

– Я и дал тебе письменную.

Рябов не двинулся с места. КГБ сейчас называется по-другому, перестал существовать и Исполнительный отдел «В», куда направлялись столь деликатные просьбы, тем более что Рябов лично приговор в исполнение приводить не будет: он только в свое время отдаст команду. Поэтому настоял на своем.

Через несколько минут он имел на руках следующую директиву:

Совершенно секретно

Руководителю следственной группы

подполковнику Рябову М. А.

В одном экземпляре

Только для прочтения

Никишин Антон Николаевич – ликвидировать.

Заместитель директора ФСБ РФ

генерал-майор А. Писарев

Машинописный текст, ни числа, ни подписи, ни номера регистрации.

Писарев смотрел на него мрачно.

– Теперь доволен? – спросил он.

Отвечать «нет» сейчас не было никакого смысла, и Рябов сказал «да».

– Можешь оставить ее себе, – разрешил генерал. – Можешь размножить и расклеить на столбах. Сыщи этого сопляка быстро. Кто бы ни задержал его – МВД, пограничники, сами военные или прочая братия, твой человек должен быть в том месте быстрее, чем он заговорит.

Еще не было никаких материалов о рядовом Никишине и хищении на складе войсковой части 14462, кроме предварительного результата оперативной ревизии, проведенной на складе. Их не было даже у самого Рябова; может быть, что-то раскопал Веригин, которому вскоре предстоит сдать все дела Рябову. Ничего не было, а Писарев уже дал директиву – уничтожить. Ничего не было, но это «ничего» было более чем серьезным.

Вспоминая разговор с Писаревым и сопоставляя его с недавними высказываниями Семенова, Рябов обозвал про себя генерала костоломом. «Поставил диагноз… Но жить будет. Пока». Потом в компанию Писарева он присоединил себя и Семенова. Последний, склонившись над материалами дела, не переставал бубнить: «Он психованный профи. Что может быть хуже?»

3

Антон Никишин вошел в зал билетных касс, когда часы показывали 00.03 Москвы. У окошек народу почти не было, несколько человек стояли у огромной карты России, безучастно глядя на паутину железных дорог.

Антон, вынув из кармана водительское удостоверение Аркадия Разгона, протянул кассиру.

– Один билет на ближайший поезд до Москвы.

Кассирша, рябоватая женщина лет сорока, не мигая, даже не раскрыв удостоверение, лениво уставилась на Антона – симпатичный, лицо волевое, взгляд открытый, над бровью мужественный шрам.

– Билеты продаются только по предъявлении паспорта.

Антон виновато улыбнулся.

– Мой паспорт сейчас на прописке.

Кассирша пожала плечами.