Дирижёр космических оркестров
Шрифт:
Перездоровавшись со всеми, он отказался от угощения, оправдавшись тем, что не один. И в эту самую минуту все оцепенели. В темном углу стола он заметил Машу и, раскрыв объятия, чего никто от него не мог ожидать, пошел к ней. Она тоже его узнала и с улыбкой – не маской, а самой искренней – поднялась ему навстречу.
Расцеловав девушку трижды в щеки, что полагается, как я позже узнал, по древнему русскому обычаю, господин Хо, несказанно обрадованный, помог ей выйти из-за стола, где она сидела не в самом удобном месте.
Я
Я впервые увидел, как Маша задала вопрос с помощью своих жестов. «Как у Вас дела? Как поживает супруга?». Я все понимал. Она выглядела доброжелательной, но как будто боялась его вопросов, что он коснется чего-то очень уязвимого в ней. Господин Хо был безупречен, на мой взгляд. Я их слышал.
– Почему не готовишь выставку? Я тебе со всем помогу. Ты меня знаешь!
Она засмеялась, услышав это. Ей ли его не знать!
За две недели я ни разу не видел даже ее улыбки, а сегодня и она, и целый смех! И не тот, что раздавался сейчас за столом, где сидели сытые и довольные всем люди… Это был смех, очень похожий… на цвет ее платья. На те глаза с порванного портрета… И еще на что-то неуловимое в закромах моей памяти.
Она опустила глаза, не желая развивать тему выставки, что меценат сразу понял.
– Девочка, я так рад снова видеть тебя в Корее. Вот уж чудеса! И в качестве кого ты здесь? – господин Хо оглядел местами оживленную и поглощающую еду, местами любопытно наблюдающую за этой встречей толпу. Он остановил взгляд на хищном выражении Аллы, которая уже ревновала девчонку к нежданной улыбке судьбы в его лице, и что-то про себя проговорил.
– Помощник, верно?
Маша подтвердила, поражаясь его догадливости.
– Почему перестала мне писать? Вот визитка, и впредь не вздумай забывать старика Хо.
Маша приняла контакты с уважительным поклоном, снова засмеявшись. Обаяние ее давнего знакомого произвело свое магическое действие. Он обнял ее снова и, уходя, напомнил:
– Пиши! Пиши без устали! Слышишь? Есть вещи, отказаться от которых – преступление. Ты слышишь?
Она подтвердила, но я увидел, как скорей она замяла в памяти его последние слова, сев и залпом выпив крепкое вино, даже не поморщившись, как будто ей было все равно, что там в бокале. Налей ей сейчас бензина, девчонка и бровью бы не повела.
Как много раз в последнее время в моей голове, в дотоле тихом с виду океане, штормили мысли, как шквальные волны, поднимающиеся во весь свой исполинский рост, вдруг падая, лишь затем, чтобы подняться с новой силой…
Эта девица уже была в Корее! Она понимает наш язык. А я столько раз – и не только я – при ней говорил неприятные вещи… Еще: она умеет смеяться. Еще: есть люди, как господин Хо, которые
– Что за выставки, господин Хо? – я глубоко поклонился ему, когда он, проходя мимо, поравнялся со мной.
Я курил, обособившись от всех. Он мне очень обрадовался.
– О, Чинс, ты тоже с этой компанией?
Я подтвердил и переспросил. Он меня не понял – странно, а я выражался словами, а не жестами, как кое-кто сейчас.
– Эта девчонка. Мы все наблюдали вашу сердечную встречу, и не один я теперь с миллионом вопросительных знаков в голове.
– О, Мария! Святая Мария… – Хо с отеческим теплом посмотрел в сторону толстушки, у которой после беседы с ним прорезался невероятный аппетит, и, орудуя палочками, будто еще с пеленок умея держать их в руках, она ловко уплетала за обе щеки.
Хо покачал головой.
– И очень глупая…
Я усмехнулся: он это тоже понимал.
– Забросила свою живопись. Разве с ее талантом это простительно? Небо… Или Бог… Или Космос… У этого много имен… Такого не прощают.
Эта мысль, я видел, действительно, искренне терзала его.
– Она Вас понимала…
– Как не понимать? Она здесь больше месяца с отцом жила, пока шла ее выставка. Тогда так много писали у нас об этом юном гении, объездившим со своим искусством полмира… Надеюсь, она вернется. Есть люди, у которых может быть лишь два пути: гениальность или дно жизни. Боюсь, сейчас у нее второе… Ее бедный отец – человек истинно редкой мудрости и доброты – ушел внезапно, и это, думаю, главная причина… Но…
Он не находил слов и сокрушался ее положению.
– У нее нет образования, говорят. И дитя без отца.
Его потрясла эта весть.
– Несчастный господин Дышев! Такой любви, какая была между этими отцом и дочерью, я редко наблюдал в жизни… А сейчас на дне… На самом дне…
Никогда не думал, что Хо такой разговорчивый и открытый. Будто встреча с мнимым гением, которым он величал девицу, затронула в нем такое глубокое чувство сострадания, что молчать было невмочь. Желая помочь человеку, мы сочувствуем ему на словах перед другими людьми, словно питая надежду на возможную помощь собеседника… Или что Небо услышит…
Хо пожал мне руки и ушел. А вопросы во мне не убавились. «Святая Мария» – это надо же так сказать. И почему Мария? Маша – это Мария? У русских какие-то двойные или тайные имена? Да, что-то я такое слыхал…
Ни капли презрения или снисхождения я не увидел в старике Хо, когда он говорил о толстухе. Наоборот, он возводил ее чуть не в божество. Как это понимать?
– Так ты у нас звезда! – реплика полупьяной Аллы предназначалась ушам Маши. Девушка молча ела. Алла хмыкнула, и это не предвещало добра.