Диссиденты
Шрифт:
Главврача все не было, и я решил его больше не ждать. Меня принял его заместитель по лечебной части доктор Кассиров. Это был грузный человек лет пятидесяти, он сидел за огромным письменным столом и на всех входящих смотрел снисходительно и устало. Мне он устало поведал, что состояние Кукобаки хорошее, а госпитализацию его в больницу объяснил так:
– В связи с неправильным, антисоветским поведением. Какие-то разговоры, жалобы – точно не знаю.
– Я могу вам сказать. Ему инкриминировали распространение Всеобщей декларации прав человека.
– Ну вот видите, я же говорил вам – больной человек!
Я только дух перевел.
Мой
– Зоя Николаевна будет очень недовольна вашими безответственными действиями.
– Какая Зоя Николаевна?
– Серебрякова.
Кассиров замолчал и смотрел на меня вопросительно. Серебрякова – главный психиатр Минздрава СССР, личность в советском медицинском мире, особенно психиатрическом, известная. Я молчал, ничего более не поясняя.
В голове у Кассирова, надо полагать, образовалась вьюга. Приезжает какой-то непонятный человек из Москвы и открыто требует выписать пациента, госпитализированного по указанию КГБ. Правда, КГБ местный, а приезжий московский. К тому же козыряет короткими отношениями с главным психиатром страны. Скорее всего, блеф. А если нет? Кто их знает, какие там сейчас дела в Москве.
– В отношении Кукобаки мы еще окончательно ничего не решили, – говорит Кассиров. – Нам надо получить дополнительные данные из Бобруйска, где он живет. Завтра будет комиссия, его осмотрят, и будет решение. Думаю, недельки две он полечится и пойдет домой.
– Но я не могу ждать здесь две недели, – возражаю я. – Мне надо завтра возвращаться в Москву.
– Так в чем же дело, возвращайтесь. Вас-то никто здесь не держит.
– Разумеется, – соглашаюсь я. – Но если я вернусь без Кукобаки, начнется скандал, и шум поднимется от Минздрава до Всемирной психиатрической ассоциации. Тут уже никто ничего не сможет сделать.
– Ладно, мы подумаем, – сдается Кассиров. – Утром будет комиссия, приходите завтра после обеда.
Остаток дня я шатался по Могилеву в поисках ночлега, старательно убеждая себя, что в каждом городе есть что-то прекрасное. Ночевать на вокзале не хотелось. Я позвонил Наташе и тут же был зван на ужин.
Она жила в деревянном доме на окраине города, недалеко от больницы. За ужином, к которому я подоспел как раз вовремя, собралась ее семья: худой и неразговорчивый отец, в противоположность ему открытая и доброжелательная мать и младшая сестра лет тринадцати, смотревшая на все большими любопытными глазами. После ужина Наташа объявила, что я остаюсь ночевать здесь, потому что в гостиницах свободных мест нет, она сама проверяла. Отец буркнул что-то недовольное, мать засуетилась в поисках постельного белья, но Наташа сказала, что хлопотать не о чем, я буду спать в ее комнате. Постель была уже постлана.
Рано утром нас разбудил грохот в дверь дома. Наташа метнулась к окну, увидела у двери участкового милиционера и, накинув халатик, выскочила из комнаты. Я начал спешно одеваться, понимая, что пришли, скорее всего, по мою душу. Выйдя в гостиную, которую в деревнях обычно называют залой, я увидел молодого милиционера и человека в штатском. «Проверка паспортного режима», – объявил мне участковый и потребовал паспорт. Отдавать паспорт не хотелось – его могли забрать, и мне пришлось бы идти за ним в милицию. Начались обычные препирательства, в которых я апеллировал к закону,
Участковый попробовал уговорить хозяина дома выставить меня на улицу, если я «не родственник и не член семьи». Однако Наташин отец, этот хмурый и не слишком любезный человек, ответил участковому, что я – гость в этом доме, и угрожающе добавил, что ему, участковому, лучше вместе со своим товарищем уйти отсюда, и побыстрее, пока не случилось беды. До сих пор не знаю, что он имел в виду, но угроза подействовала. Видимо, участковый знал об этом человеке что-то такое, чего не знал я. Поладили мы с участковым на том, что я показал ему паспорт из своих рук. Он переписал данные, и они ушли.
Мне было неловко перед приютившей меня на ночь семьей. Я извинился. Хозяин дома в обычной своей манере пробурчал, что менты его уже зае…., а если они за мной гоняются, то мне надо быть осторожнее. Наташа стояла молча и смотрела в окно.
От этой истории остался неприятный осадок. Было непонятно, сообщила ли Наташа специально своему начальству, что я ночую в их доме, проговорилась ли или менты узнали об этом каким-то другим способом. Скорее всего, верно было первое, но думать об этом было грустно, а выяснять и вовсе не хотелось. Да и нужды в том особой не было. Я поблагодарил за гостеприимство, попрощался со всеми и ушел. Наташин отец вывел меня через огород на другую улицу, так что если менты и ждали меня у калитки, то напрасно. Наташа по-прежнему стояла у окна и грустно смотрела вслед.
Второй разговор с Кассировым состоялся опять в его кабинете, но на этот раз был совсем коротким. Не приглашая садиться, он сообщил мне, что в виде исключения «под свою личную ответственность» выпишет Кукобаку, и добавил: «Ваш приезд здесь ни при чем, просто подошел срок выписки. Но хочу предупредить, что если он будет и впредь заниматься тем же самым, то опять попадет сюда, но тогда уже месяцем не отделается». Затем Кассиров, как бы призывая войти в его положение, объяснил, что выписывают больных они только по будним дням до двенадцати часов, а сегодня пятница и полдень давно прошел, поэтому выписать Кукобаку они смогут теперь не раньше понедельника. Я настолько не ожидал, что Михаила действительно отпустят, что не стал упираться, великодушно согласившись на понедельник.
В тот же день я уехал из Могилева и без приключений добрался до Москвы. Кукобаку не освободили в понедельник. Чтобы не будоражить международное общественное мнение, его на всякий случай выгнали из больницы еще в воскресенье.
1977. Таллин. Новый год
Вероятно, у каждого в жизни есть свой звездный год. У меня таким был 1977-й. Знатоки нумерологии утверждают, что ключевые события в жизни человека происходят каждые двенадцать лет, и как-то связывают это со знаками зодиака. Не знаю, но мне в тот год действительно было двадцать четыре. И, как я только недавно заметил, все цифры этого года в сумме тоже давали двадцать четыре. Наверное, с возрастом становишься мистиком. Тогда я об этом не задумывался.