Дитя Ковчега

Дженсен Лиз

Не знаю, что я ощущал. Шок проделывает странные штуки с парнями. Посмотрите на меня: я просто стою. Не двигаясь. Весь в саже. Щиплет глаза. Наверное, из-за дыма. Я застыл. Прирос к полу, словно чучело.

Кровь начинает стучать в висках. Король мертв, думаю я. Да здравствует…

Что?

– Пошли! – заорал я Норману. Внезапно ожив, я схватил его за шиворот, вытащил на стоянку, запихал в «нюанс» и помчался домой, как адская летучая мышь.

– Сволочь, – сказали близняшки в унисон при виде меня. Впрочем, лица их светились от радости.

– Ладно

вам, девочки, – произнесла Эбби. – Все-таки он их отец. Если бы не его, э… вклад…

Но я не слушал. Я смотрел на моих крошек. Вот они лежат на кровати в четырех наволочках. Я необычайно робел. И изумлялся. Я не видел новорожденных с Миллениума. Хотя не помню, чтобы они выглядели подобным образом.

– Странно, но факт, – пробормотал Норман.

И точно. Потому что новый Homo Britannicus не принял облик четырех маленьких Самов де Бавилей, духовных внуков Элвиса Пресли, как хотелось бы мне. Не приняли они, как можно было бы ожидать, и облик четырех миниатюрных Розобланшей.

Я внезапно уловил запах нафталина и развернулся к женщине с кислым лицом в юбках – ее я уже видел. Она ухмыльнулась:

– Две миниатюрные Фиалки и два миниатюрных Тобиаса, – объявила она. – Определенно похожих на вешалку.

– Сегодня будут лететь пробки от шампанского, верно, Сам? – спросил Норман, стирая очередную порцию слез и победоносно хлопая Эбби по заду.

– Ой! – взвизгнула она, нервно глянув на мужчину в кожаной куртке и с серьгой – тот необъяснимо снимал всю сцену на камеру.

– Время кормления, – заметила Роз, вынимая ребенка из наволочки и пристраивая его на груди. Младенец отыскал сосок и принялся сосать.

– Иди сюда, пусик-масик, – промурлыкала Бланш, проделывая то же самое.

– Передай второго, мам, – произнесла Роз.

– И мне, – сказала Бланш.

– Четыре сиськи, четыре крошки, – объявили они и захихикали.

Эбби выполнила просьбу – и вот Роз и Бланш лежат на императорских размеров кровати, к грудям прилипли младенцы. Я наблюдал, как мои отпрыски крепко вцепились в матерей похожими на ручки ножками, и слезы радости струились по моему лицу. Они сосали молоко, и четыре маленьких хвостика, загнутых, словно вопросительные знаки, подрагивали от счастья.

– Это будущее, – раздался призрачный голос Опиумной Императрицы. – Уж постарайтесь быть достойными его.

Эпилог

В Фишфорт мы с Фиалкой поехали на паровозе. Нобб-он-Хамбер, Фибз-Уош, Коулманз-Ханч, Мэггздэйл, Южный Бриль: я смотрел в окно на пейзаж, к которому возвращался, и сердце мое наполнялось радостью. В Фишфорте мы забрались на холм к Лечебнице. В небе парили чайки и бакланы, и свежий ветер – морской ветер – свистел в ушах.

Над нами вырисовывалась твердыня Лечебницы; мы запрокинули головы. И там стоял он в окне высокой одинокой башни и смотрел вдаль, словно волшебница Шалот. [143] Как будто ждал все это время нашего приезда.

Мы бешено замахали. Затем он увидел нас. И тут же исчез.

– Я поднимаюсь! –

крикнул я ему.

– Постой! Я уверена, он спускается! – сказала Фиалка, и мы ринулись в ворота и вверх по винтовой лестнице. Отчаянно желая поскорее добраться до него, я скинул туфли и полез на четвереньках, вскарабкиваясь на две, три, четыре одновременно.

143

Волшебница Шалот – героиня одноименной поэмы Алфреда Теннисона из цикла о короле Артуре. Леди Шалот жила в башне на острове Шалот неподалеку от Камелота и смотрела наружу через зеркало, дабы на нее не гало проклятье, но затем увидела отражение Ланселота, не выдержала и выглянула наружу.

– Я – Дарвинов парадокс, – крикнул я, увидев, как он спускается.

И он улыбнулся в ответ.

– Или шутка Господа, – просипел он.

Мы столкнулись посередине лестницы. И там, на площадке, встретились лицом к лицу. Мы долго так простояли. Его круглое лицо исхудало, а остатки волос спутались и побелели.

– Я был не прав, – произнес он.

Но я ничего не ответил. Я не мог говорить – горло сжалось. И вместо этого бросился в его объятия, и он крепко прижал меня к себе.

– «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, – наконец сказал он. – Каждый человек есть часть Материка, часть Суши».

Фиалку он полюбил моментально. Тем более, когда я рассказал, что благодаря ей избавился от Милдред.

– Как? – изумленно спросил он. – Твоя матушка делала все, чтобы вытравить этого червя! Все, что было в ее силах!

– Милдред никогда не существовала, – объявила Фиалка. Это стало ее открытием – которым она гордилась по праву.

Когда я наконец поведал ей в деталях о симптомах, вызываемых моим позорным обитателем, глаза мисс Скрэби сузились, и она оценивающе посмотрела на меня.

– И как давно этот червь тебя не беспокоит? – поинтересовалась она.

– С нашей встречи, – ответил я, вдруг осознав сей факт, – она благосклонно оставила меня в покое. Не считая Банкета, где я съел что-то похожее на…

– Мясо, – закончила Фиалка. – Или рыбу. – Она засмеялась. – Милдред больше тебя не потревожит, – суверенностью заявила она. – Я обнаружила, что мартышка-джентльмен принадлежал к виду, потреблявшему лишь овощи, фрукты и орехи. Все остальное было ему противно и создавало в его кишках затор. Ты унаследовал его пищеварительную систему – вот моя догадка. Все эти годы ты питался неправильно, Тобиас.

Неужели и впрямь все могло быть настолько просто?

Пастора Фелпса ошеломила эта новость:

– Если бы дорогая миссис Фелпс не умерла и это услышала! – воскликнул он и вытер с глаз слезы, затем отложил желтую безрукавку, которую вязал, и тут же благословил нас обоих.

Домой мы отправились вместе, все трое, в экипаже, вместе с громоздким свертком, в котором лежал мой настоящий отец.

Когда мы оставили островные кусты Джадлоу позади и увидели вдалеке полуостров в форме селедки, бывший мне домом, сердце мое воспарило.