Дитя Меконга
Шрифт:
Тонг вздрагивает, наконец-то включаясь и вспоминая, где находится. Раздевалка, куча народа, а значит и куча глаз, что может увидеть…
Потянувшаяся было к бутылке рука меняет направление, сдёргивая с пластиковой вешалки белую рубашку и накидывая ту на плечи. Рисунок чешуи был с ним всегда. Будто татуировка, расползался от низа поясницы к бёдрам, затрагивая их совсем немного и сходя на нет. Порой рисунок истаивал до едва заметной тени, порой становился более очевидным, но никогда не
Тонг оглядывается, на мгновение забывая о головной боли, но в его сторону никто не смотрит, занимаясь своими делами и спеша поскорее сбежать домой. Воздух в маленькой раздевалке будто пропитан этим нетерпеливым желанием.
Очередная дверца по велению чьей-то руки закрывается с тихим хлопком и Тонг морщится. Головная боль снова напоминает о себе.
— Пей и не парься. Никто не видел.
Прохладная бутылка снова касается кожи, но на этот раз на груди. Синг тыкает бутылкой в грудину, будто палкой.
— Или видели уже давно и всем наплевать чего там у тебя, — продолжает он с усмешкой, когда Тонг всё-таки принимает бутылку.
— Мне тебя облить?
— Нет, спасибо. На улице и так тучи, вот-вот ливанёт.
Холодная вода приносит облегчение. Головная боль чуть отступает и Тонг завинчивает крышку, отправляя бутылку в шкафчик и принимаясь застёгиваться.
— Так чего с тобой? Бледный, будто реально призрак какой.
Синг, в отличие от него, уже успел собраться и даже, как оказалось, сбегать за водой, пока он тут стоял столбом.
— Голова разболелась. Не бери в голову. Уже лучше.
— А раз лучше, то быстрей собирайся и пошли. Жрать хочу. Кстати, — схватив ярко-рыжий, будто апельсин, рюкзак, Синг захлопывает шкафчик.
Боль снова напоминает о себе, заставляя поморщиться.
— Прости, не нарочно. Давай поедим, пока не ливануло? Наши столовки наверняка уже закрыты, но на улице точно чего-нибудь найдём. У дядюшки По, например. Или на ночной рынок…
Желудок Тонга отзывается на заманчивое предложение голодной трелью и Синг ухмыляется:
— Перехватим чего-нибудь у дядюшки По, если не ливанёт. Идём.
Закинув бутылку к галстуку в карман чёрно-красного рюкзака, Тонг осторожно закрывает шкафчик и устремляется прочь из раздевалки, в которой, как оказывается, они остаются последними.
Когда они выбираются на ведущую к выходу с территории университета дорожку, тучи над головой сгущаются настолько, что вокруг становится гораздо темнее, чем обычно в это время. Однако горящие фонари прекрасно справляются с этой темнотой, освещая путь.
— Ты, кстати, снова на скутере? — начинает Синг, стоит им выйти за пределы университетской территории.
— Я не первый год на нём. Не все
— Но-но, попрошу. Между прочим, я знаю, что твоя мама предлагала тебе машину купить, но ты выбрал скутер, так что не надо на меня наезжать.
— У меня ещё сестра младшая есть, не забывай. Да и скутер манёвренней, на нём надо ещё постараться, чтобы в пробке застрять.
— Уел, — сдаётся Синг, когда они выходят с территории университета. — Ну что до дядюшки По и обратно? Так ты на скутере?
— На автобусе. Колесо спустило, утром некогда было им заниматься.
— А вот не проспал бы, и было бы время, — щурясь, поддевает Синг и тут же успокаивается, предлагая: — Поедем вместе тогда. Заодно в магазин зарулим. Когда я соглашался с тобой квартиру снимать, я всё-таки рассчитывал на то, что в холодильнике еда будет. Еда! А не быстрая лапша, которую я и сам могу заварить.
Синг перестаёт ворчать в тот момент, когда на глаза попадается подсвеченный фонариками фургончик с едой. Тонг уловил аппетитный запах гораздо раньше, а вот Синг, видимо, отвлёкся и заметил вожделённую цель только сейчас.
— О! Даже столик свободный есть, не придётся ждать. Тебе как всегда?
— Да. Пойду займу.
Они разделяются, расходясь в разных направлениях, только Тонг не остаётся один надолго. Стоит ему шагнуть к столикам, чтобы добраться до единственного свободного, как кто-то налетает, то ли спотыкаясь, то ли просто не поглядев, куда идёт. Наполненный стакан в руках незнакомца врезается в грудь Тонга, да так, что прозрачная крышечка слетает.
Красная жидкость выплёскивается через край, пропитывая и окрашивая белую рубашку. Рубашки… У виновника она тоже оказывается белой.
Тонг сглатывает.
В густом вечернем сумраке, при свете протянутых вокруг лампочек расползшееся пятно очень напоминает кровь. Тонг отшатывается, прикладывая к влажной рубашке руку. Ладонь тут же тоже становится влажной и чуть липкой.
«Пи! Пи!!» — отчаянно зовущий голос звучит словно издалека, а чуть влажная ладонь прямо на глазах на мгновение окрашивается в цвет крови.
Боль острой иглой пронзает голову и Тонг зажмуривается, пережидая приступ. Он чувствует, как его ведёт в сторону, но чья-то крепкая уверенная рука придерживает за локоть не давая упасть.
«Пи!!» — вновь зовёт надтреснутый голос и во рту вдруг становится солоно. Противный солоновато-металлический привкус оседает на корне языка и Тонг едва не сплёвывает, в последний момент останавливаясь. Он не один. Нельзя так себя вести.
— Нонг! — отчаянный голос сменяется уверенным и сильным, и он тоже зовёт его.