Дитя мрака
Шрифт:
Они вышли на асфальтированный двор, в самый морозный вечер за много лет.
Она помогла ему перелезть через забор, отделяющий западную часть школьного двора от восточной части двора Стокгольмской клиники, и перелезла сама, в темноте они прошмыгнули по заснеженным газонам перед старинным зданием, видели людей внутри, рождественские свечи горели в каждом окне, рождественские елки с красными, зелеными и синими гирляндами лампочек в больших комнатах. Они торопливо пересекли Мариебергсгатан, шли, едва не задевая встречных прохожих, иной раз улавливая обрывки их разговоров,
Пристально глядя на прокурора, Эверт Гренс повторил еще раз: пусть услышит, пусть поймет:
— Под землей. Там, где ты никогда не бывал.
В этом споре Эверт Гренс потерпит поражение.
Свен Сундквист был совершенно уверен. Ларс Огестам не отступал, не отводил глаз, не гнулся перед одним из неформальных лидеров полицейского управления.
— Опытный полицейский элитного подразделения выстрелил, как выяснилось, в атакующую крысу. Патруль из таких же полицейских заблудился под Фридхемсплан и через подвальную дверь вышел в Крунуберг, в подземный этаж. Убийца успел запалить семнадцать костров в замкнутой системе.
— Я это учитывал.
— Ты отвечал за операцию, которая кончилась полным провалом. Ты подверг свою жизнь и жизнь своих подчиненных смертельной опасности.
— Каждый опытный охотник, Огестам, — прошипел Гренс, — знает, что, если запустить пару хорьков в кроличью нору, кролики уйдут через другие лазы, которых ты не видел, о которых понятия не имел, а потому не сторожил. В таких случаях приходится сознательно идти на риск. У меня было восемьдесят человек. А нужны были сто восемьдесят, чтобы сторожить все выходы, все спуски.
— Ошибаешься, Гренс. — Огестам тоже понизил голос, тоже зашипел: — Каждый опытный охотник знает, что куда эффективнее выкурить кроликов из норы. Ты этого не знал. А потому, Гренс, на сей раз кролик выкурил охотника.
В дверь постучали. Свен взглянул на своего шефа, на прокурора — они и слышали, и не слышали.
— Можешь продолжать свои дерзости, можешь напускать на себя грозный вид. Можешь оправдываться сколько угодно. Я добыл тебе разрешение. Я надеялся на тебя. Но в результате твоей операции расследование не продвинулось ни на йоту.
Снова стук в дверь. Ноль внимания.
— Ты выбит из колеи, Гренс. Тебе недостает душевного равновесия, чтобы вести полицейское расследование. Я буду требовать, чтобы тебя отстранили от дела.
Комиссар не ответил.
— А ты? Будь добр, отойди назад. Ты слишком близко. Мне это не нравится.
Огестам отвернулся и пошел открыть дверь.
Херманссон искоса посмотрела на немецкого комиссара в дорогом костюме. Она слышала раздраженные голоса из кабинета Эверта и порадовалась, что ее гость не знает шведского.
— Прошу прощения. Разго…
— Не извиняйтесь. Ершистые сотрудники зачастую хорошо работают. Мы тоже иной раз дискутируем при закрытых дверях.
Ларс Огестам открыл дверь, лицо красное, волосы взъерошены.
Эверт стоял посреди комнаты, тоже красный, Свен сидел на диване, как всегда наблюдал.
— Здесь пахнет дымом. Чувствуете?
Она смотрела на них, но ответа не дождалась. А ведь в кабинете вправду пахло костром, дымом, и она беспокойно огляделась, высматривая дымящуюся пепельницу, подъедающую папку с документами, или стеариновую свечу, подпалившую гардины, но никаких признаков огня не заметила.
— Пахнет от нас. От меня и от Эверта. Объясню потом, спокойно и без нервов.
Свен Сундквист взмахнул рукой, и она снова почувствовала явственный, сильный запах дыма. Очень любопытно. Но спрашивать она не стала, только повернулась к Хорсту Бауэру и извинилась, что будет говорить по-шведски. В кратких словах описала лица на девяти фотографиях с камер наблюдения и передала информацию Бауэра о том, как эти люди, группами по трое, перевезли и бросили в общей сложности сто девяносто четыре ребенка в пяти европейских городах.
— Интересно. Но я не понимаю, в чем проблема. — Огестам смотрел на Херманссон.
Она кивнула в сторону немецкого гостя.
— Проблема в том, что сотрудничество продолжится только при условии, что мы забудем о своем расследовании.
— Забудем?
— Да. Я воспринимаю это как ультиматум. И хочу, чтобы решение принял ты.
Хорст Бауэр не понимал, о чем они говорят.
— Речь идет о добрых взаимоотношениях Швеции с другими державами. — Однако, чувствуя, что они все сказали, он решил продолжить: — О добрых взаимоотношениях Германии с другими державами. И о добрых взаимоотношениях Норвегии, Италии и Дании с другими державами.
Затем он повторил все, что уже изложил Херманссон.
Что все их дальнейшие беседы должны остаться в этих стенах. Что никакого предварительного расследования отныне не существует.
— Не понимаю, о чем вы. Никогда не слышал ничего подобного. — Щеки у Огестама по-прежнему горели. — Ведь коль скоро совершено преступление, я обязан его расследовать и предъявить обвинение.
Эверт Гренс стоял на том же месте, где находился, когда вошла Херманссон и заговорила о дыме. Он был рад передышке. Спал он слишком мало, к тому же Анни едва не ушла навсегда, и ему недоставало сил, хотя обычно он этого не чувствовал. Силы просто были при нем, всегда, мотор в груди просто работал, давал возможность выдержать все.
Сейчас он смотрел на молодого прокурора.
И улыбнулся чрезмерной корректности, которой не хватало гибкости, свойственной жизни.
— У меня есть для вас информация.
Обязан его расследовать и предъявить обвинение.
Бауэр знал: такова первая реакция любого прокурора.
— Есть даже извинения стороны, ответственной за… сложившуюся ситуацию. И гарантии, что в отношении детей будут приняты самые благоприятные меры. — Он приподнял портфель, хлопнул по нему рукой. — Но при условии полнейшего молчания.