Дитя ночи

— Я подчиняюсь твоему приговору, — говорю я и склоняю голову перед оружием.

Легионер не шевелится. Его палец напрягся на спусковом крючке

болт-пистолета. Одно движение и боек ударит по капсюлю. Заряд выбросит снаряд по стволу пистолета в неподвижный воздух между дулом и моим черепом. Мгновенье спустя сработает вторичный заряд, разогнав болт до скорости свыше тысячи метров в секунду. Войдя в голову, он взорвется, разбрызгивая кровь и осколки черепа.

Все, что нужно для запуска этой фатальной последовательности — это короткое движение пальца. Все, что нужно для этого — решить, заслуживаю ли я смерти. Глаза из-за зеленых линз пристально смотрят на меня — я чувствую их голой кожей головы.

Я стою на коленях, с плеч свисает рваный плащ, напоминающий промокшие перья. Воин, конечно же, в броне, хотя ее цвет скрыт покровом темноты. Здесь ничто не остается цельным, все, в конце концов, растворяется в тени.

Я родился здесь, в тюремных стоках под Альбией, в бездне, ставшей царством изгнанных и приговоренных. Меня забрали из этой ночи спустя несколько десятилетий после того, как Великий крестовый поход покинул свет Сола. Благодаря этому я был старше большинства, но младше некоторых. В те дни в воздухе витал запах судьбы. Темное невежество прошлого сгинуло пред сиянием истины, и ничто не могло противостоять ей. Это было время, когда всех нас влек вперед яркий свет славы. Каждый сын Легионов чувствовал его.

По правде говоря, этот свет был первым в моей жизни. Возможно, единственным, который я когда-либо знал. Теперь я снова обитаю здесь — во взрастившей меня тьме, которая изводит мой бездействующий разум, скрываясь от своих грехов, и свет для меня снова потерян.

Я поднимаю голову и смотрю в скрытые за зеленым светом глаза воина.

— Ты хоть знаешь, кого пришел убить?

— Я знаю, кто ты, Фел Жарост, пожиратель снов Восьмого Легиона, — вокс-решетка воина щелкает, когда он прерывается. — Я пришел за тобой.

Умно. Не будь он тем воином, который выследил и преследовал меня во тьме ночами напролет, я бы сказал, что он шутник.

— Ты знаешь мое имя, но этого не достаточно, чтобы судить меня и забрать жизнь, — предупреждаю я его. — Поверь мне.

— Мне больше ничего не нужно знать о тебе.

— Правосудие должно быть слепо, а не безграмотно.

Я делаю долгий вдох и смотрю в дуло болт-пистолета и светящиеся за ним зеленые линзы. Я размышляю над тем, что видит воин: старика, стоящего на коленях в грязи, нечесаную бороду на лице со шрамами и морщинами? Или он видит что-то еще? Что-то не столь… жалкое.

— Ты должен знать, кого казнишь. Так было всегда.

Я поднимаю левую руку и касаюсь своего лба.

— Я покажу тебе.

Он не шевелится. Его палец все так же на спусковом крючке, выбирая между жизнью и смертью.

— Нет, — произносит он.

Я улыбаюсь, но мне невесело. Если

мне суждено умереть, то это произойдет на моих условиях. В конце концов, кто мы, если отказываемся от своих жизненных принципов?

— Это не было предложением, — говорю я и показываю ему прошлое.

Конечно же, оно началось во тьме — в ту забытую эпоху, когда я был отнюдь не невинным ребенком.

Я открыл глаза и ослеп.

Когда я прыгнул к карнизу, прямо передо мной раздался выстрел. В глазах полыхнула яркая вспышка, кипящая неоновыми и белыми пятнами. Я кувыркался в воздухе, разум и глаза были ослеплены кружащимися грозовыми тучами. Свет пылал огнем внутри головы. Я врезался во что-то твердое и начал скользить вниз, хватая руками воздух. Меня кто-то схватил. Я почувствовал крепкие мускулы и гладкую кожу. Начал бороться, но свет по-прежнему обжигал чувства. Меня рывком подняли и впечатали в твердый металл. Дыхание сбилось, но я лягнул ногой и попытался отползти. Рука обвила мое горло и сдавила его.

— Тихо, — прошипели в ухо.

Я замер, узнав этот голос. Странно думать о ней сейчас, и еще более странно говорить. Каллиопа — она запомнилась мне под этим именем, пусть оно и не принадлежало ей. У нее вообще не было имени. Рожденные в ночи говорили языком щелчков, выдохов сквозь стиснутые зубы, звуков, которые не давали эхо в неподвижном воздухе. В этом языке имен не было. Но ей оно нужно. Она заслужила его.

— Я не вижу, — повторил я, судорожно дыша.

— Зачем ты открыл глаза?

Я не ответил. Честно говоря, я не знал. Иногда для глупости не нужна причина.

— Мне следовало оставить тебя там, где нашла. Перерезать глотку и использовать в качестве наживки для голодающих.

Угроза была реальной, и будь на ее месте любой из наших братьев или сестер, то поступил бы так же. Но она не делала этого прежде, и не сделает потом.

— Где добыча? — спросил я, дрожа от боли.

— Близко, — ответила она, спокойная, словно неподвижная вода. — Он не знает, где мы сейчас.

— Сколько?

— Всего лишь один.

— Кто это?

Долгое мгновение она не отвечала.

— Я не знаю, но он умрет раньше нас.

Охотник ждал нас, когда мы ступили в паутину. Он был огромен, но двигался быстрее любого, кого я знал. Его оружие разорвало тьму, и мы побежали, карабкаясь и перебираясь через балки, в то время как позади нас плясали взрывы. Я не представлял, кто или что это было, но понял его цель. Точно также как мы охотились на тех, кто спускался из мира света, так и это существо теперь пришло за нами.

Но мы не привыкли быть добычей. Здесь, среди убийц и отбросов верхнего мира, мы были охотниками.

— Ждем? — спросил я. Зрение очистилось от повреждений, оставленных светом, страх сменился голодом и гневом.

— Да, — прошептала она. — А затем мы выследим его и заберем сердце.

Она оскалилась, на заостренных кончиках зубов блеснуло пятнышко света.

— Мы заберем его сердце, — повторил я.

Я замер. Пульс замедлился. Я чувствовал под пальцами ржавчину и влагу, отпечатки трещин и выступы заклепок.