Дитя Одина
Шрифт:
Домочадцы уже улеглись, и путники устраивались поудобней на тюках соломы, которые служили сиденьями по всей длине главного дома, как вдруг услышали странный звук. Он донесся из кладовой. Одна из служанок повила туда узнать, в чем там дело, и увидела мою мать, совершенно голую. Она стояла в кладовой и готовила еду. Бедная служанка была так потрясена, что даже не закричала. Она бросилась к спальному чулану, где хозяин с женой тоже укладывались спать, и выпалила, что видела в кладовке дородную голую женщину, и кожа у нее мертвенно бледная. Женщина брала хлеб с полки, а на столе уже стоял полный кувшин молока. Хозяйка пошла посмотреть, и действительно там была Торгунна, спокойно нарезавшая на тонкие полоски сухую баранью ногу и укладывавшая куски на деревянную доску. Хозяйка не знала, что делать. Она никогда не встречалась с моей матерью и не могла понять, кто это, и была в полном недоумении от этого видения. Тут, услышав суматоху, появились люди из Фродривера, везшие гроб. Они, конечно, сразу узнали Торгунну, во всяком случае, так они говорили потом. Хрольф шепнул хозяйке, что это видение – дух или
В столь неурочный час люди из Фродривера сели ужинать, не забыв совершить над едой крестное знамение, а хозяин тем временем отыскал немного святой воды и стал кропить ею все углы в доме. Теперь хозяйке уже ничто не казалось слишком обременительным. Она дала путешественникам сухую одежду, а мокрую повесила на просушку, принесла одеяла и подушки, чтобы им было удобнее спать, в общем, суетилась ради них как можно больше.
Было ли видение Торгунны искусным розыгрышем? Договорились ли оставшиеся без ужина люди из Фродривера с какой-то женщиной, чтобы та сыграла роль Торгунны? В доме было темно, и свечей не зажигали, пока Торгунна, подав еду, не ушла, так что подмена и немного лицедейства вполне могли удаться. Нагота – хороший прием, ибо большинство людей слишком стыдятся рассматривать того, кто совершенно гол. С другой стороны, кого там можно было уговорить сыграть роль Торгунны? Любую из своих местные женщины узнали бы тотчас, а среди сопровождавших гроб были одни только мужчины. И все же подозрительно: слишком уж явление Торгунны оказалось на руку людям, везшим тело в Скалхольт, где они, завершив путь, передали гроб христианскому священнику только что построенной церкви и вручили ему деньги, завещанные Торгунной. А уж на обратном пути они не упускали возможности рассказать о странных событиях той ночи в Нижнем Мысу, и в каждом хуторе, встречавшемся по дороге, им предлагали еду, пиво и кров.
Верю ли я, что призрак моей матери явился в Нижнем Мысу? Когда бы здесь, в скриптории, я поведал эту историю, кое-что переиначив, сказав, что она явилась в чудном сиянии и с Библией в руках, мои товарищи без колебаний приняли бы мой рассказ. Так почему бы и хуторянам из Снефеллснесса не верить? Они такие же верующие, как и святые отцы. Вряд ли кто в той далекой земле сомневается, что Торгунна явилась, чтобы проучить скупца, хозяина Нижнего Мыса, и хотя сему могут быть вполне земные объяснения, покуда таких объяснений нет, я готов принять сверхъестественное. В своей жизни и странствиях я видел много странного, не поддающегося обычным истолкованиям. Спустя несколько лет после смерти матери я еще раз столкнулся с призраком, и накануне великой битвы мне было чудесное и ясное предзнаменование, которое сбылось в точности. Не однажды я был свидетелем событий, уже виденных мною прежде, я твердо в этом уверен; порою в сновидениях мне предстает прошлое, но иногда и будущее. Ведовское искусство, коль в нем упражняться, можно усовершенствовать, но все же главное – это природные способности, а они чаще всего передаются по наследству. Вельвы и ведуны появляются в одном роду из поколения в поколение. Я столько времени потратил на описание странных обстоятельств смерти Торгунны и посмертного ее явления по одной причине: мать не одарила меня ни любовью своей, ни заботами, но завещала мне странный и беспокойный дар – ясновидение, дар, который время от времени проявляется во мне и над которым я не властен.
ГЛАВА 3
Обо мне Торгунна на смертном ложе не упомянула, ибо к тому времени уже отослала меня к отцу. Мне было всего два года. За это я на нее не в обиде. Отослать двухлетнего ребенка, точно поклажу, может показаться жестоким, но ничего необычного в таком поступке нет. У северного народа принято отдавать детей на воспитание и обучение в соседние семьи. Это связывает две семьи и может оказаться полезным при тяжбах или распрях между исландцами. Почти в каждой семье наряду со своими есть приемные дочери или сыновья, и привязанность между приемышами и своими бывает столь же сильна, как между родными братьями и сестрами. Кроме того, в Фродривере все были наслышаны о том, что я – сын Лейва, сына Эйрика. А значит, меня отсылали на воспитание не в чужую семью, а к родному отцу, в Гренландию, где он жил со своим отцом, Эйриком Рыжим. По сути же, это оказалось лучшим из всего, что мать сделала для меня, – в итоге второго в моей жизни морского путешествия оказался я на попечении женщины, которая стала мне больше матерью, чем родная. Гудрид, дочь Торбьерна, по праву славилась добротой, заботливостью, умом, трудолюбием, красотой и великодушием.
Гудрид приплыла со своим мужем, купцом Ториром, человеком с востока (так в Исландии именуют норвежцев), как раз в то время, когда моя мать, во исполнение обещанного моему отцу, искала, с кем бы переправить малолетнего сына в Гренландию. Вполне возможно, она уже предчувствовала свою скорую смерть. Торир же был первым, кто решил наладить постоянный торговый путь между Исландией и Гренландией. Когда его корабль пришел в Снефеллснесс, Торгунна изложила свою просьбу Гудрид, и та согласилась отвезти меня.
Торговое судно Торира было не из тех «длинных кораблей», которые стали страшной легендой и притчей во языцех среди беспечно живущего священства. «Длинный корабль» – судно боевое, дорогостоящее, не слишком удобное и не годящееся для торговли. Длиной в двадцать шагов,
Всякий разумный человек, пускаясь в плавание между Исландией и Гренландией, памятует о судьбе флота второго Вереселения. Семнадцать кораблей тогда вышло в море, почти все были кноррами. Почти половине из них удалось добраться до места, Остальных противный ветер отбросил назад, некоторые дотянули до Исландии, иные затерялись в море, и о них ничего больше не слышали. Торир, будучи опытным мореходом, лучше многих знал, чего следует опасаться. В открытом море между Исландией и Гренландией случаются ужасные бури, когда неистовый южный ветер, дуя встречь течению, вздымает волны, подобные горам. Они способны сокрушить самый прочный корабль, и хотя кнорр приспособлен к мореходству лучше иных судов, но и он – всего лишь игрушка стихий, как и всякое другое судно. Кнорр может выдержать бурю, но при этом удержать его на курсе нечего и думать. Корабельщики без конца вычерпывают воду, заливающую палубу, заделывают, как могут, течи в обшивке, крепят грузы, которые, перекатываясь по палубе, способны проломить борт, а тем временем кормчие пытаются удержать судно под нужным углом к волне. Многодневный же шторм уносит корабль так далеко, что корабельщикам невозможно определить, где они находятся, и они только приблизительно знают, в какой стороне лежит суша, и плывут в том направлении, надеясь в конце концов добраться до земли и уж там определить, куда же их занесло.
Торир еще прежде говорил с людьми, которые плавали между Исландией и Гренландией, так что самый безопасный и короткий путь ему был известен. Идти следует, имея белую вершину Снефеллсйокуля прямо за кормой, покуда она видна. Коль повезет, увидишь впереди высокие горы Гренландии прежде, чем Снефеллсйокуль исчезнет за горизонтом. В худшем случае день или два придется плыть в открытом море, пока впереди не появится белый исполин Гренландского ледника. Дальше, имея берег по правому борту, иди до южной оконечности этой огромной и страшной земли. Затем, держась берега, плыви на север, пока не доберешься до Браттахлида, самого благоуспешного поселения в Гренландии и дома Эйрика Рыжего.
Кнорр Торира хорошо слушался руля. Он пересек широкий пролив и уже был в виду южной оконечности Гренландии. Казалось, что морской переход прошел удачно. Корабль обогнул мыс и направился на север, к фьорду Браттахлид, когда, как назло, вдруг пал густой, липкий туман. Обычно при тумане море спокойно или бывает небольшая волна. Чуть подует ветер, и туман исчезает. Но в Гренландии все иначе. Там настоящий шторм может случиться и при густом тумане, непроглядном и опасном, и тогда при упорном ветре приходится идти вслепую. Вот это и погубило кнорр Торира. Идя фордевиндом при плохой видимости, стараясь не отдалиться от берега, почти уже в виду Браттахлида – будь погода получше – тяжело груженый корабль наскочил на шхеры. Его выбросило на камни в цепочке островов, днище оторвалось, и кнорр погиб. Будь он гружен чем иным, а не лесом, он сразу затонул бы. Но стиснутые в трюме бревна и тес превратили его в спасательный плот. Корабельщики и все прочие, числом шестнадцать, включая и меня, счастливо избежали гибели. Когда волна улеглась, они через прибой и брызги перебрались на островок, покинув разбитый кнорр, который продолжал раскачиваться и скрипеть, пока с отливом вода не ушла, оставив на камнях груду останков. Тогда потерпевшие кораблекрушение добрались до него, забрали доски и лес и столько парусины, что ее хватило на небольшую палатку. Они отыскали кое-какую кухонную утварь и пищу и устроили лагерь на дерновом островке, продуваемом ветрами. С корабля удалось спасти питьевой воды на несколько дней, кроме того, этот запас можно было пополнить дождевой водой. То, что от жажды и голода не умрут, они понимали. Но на этом их надежды кончались. Они потерпели крушение в одной из самых пустынных частей ойкумены (воистину, хотел бы я знать, ведает ли Адам Бременский хоть что-нибудь о ней), выжить там еще можно, но вероятность, что тебя кто-нибудь найдет, очень мала.
Их спасла необыкновенная острота зрения некоего человека.
Даже теперь я пишу это с гордостью, ибо тем необычайно зорким человеком был мой отец Лейв. Мальчишкой я много хвастался остротой своих глаз, говоря, что унаследовал этот дар от отца – в отличие от ясновидения, которым меня одарила мать и о котором я всегда предпочитал помалкивать. Но чтобы стало ясно, какому случаю мы обязаны нашим спасением, следует вернуться на четырнадцать лет назад от того дня, к плаванию, во время которого другие мореходы сбились с пути в таком же, обычном для Гренландии, штормовом тумане.